Анна Алмазная - Мишка на севере [СИ]

Я выросла из своей одежды, а новой купить было некому.

Вмешалась соседка, отдала мне вещи своей подросшей дочери. Дочка та была меня гораздо толще, вещи висели на мне мешком, и вся школа знала, что я ношу чужие обноски. Меня высмеивали. Я не сопротивлялась. За два года я привыкла к одиночеству…

Знаете, где лучше всего пережидать одиночество? На кладбище.

Там всегда тихо, спокойно. Я любила кладбище. Знала каждый уголок и выбрала себе могилку, самую отдаленную, за покосившейся оградкой. Там было написано Алина Репина. Почти как я. И возраста моего.

— Помню я, это ровесница мамы, — прошептал Коля. — Утонула, когда ей было десять лет.

— Я считала ее своей подругой. Разговаривала с ней, вглядывалась в ее фотографию, и думала, что было бы здорово лежать с ней рядом. Спать и видеть сны под ковром из бессмертника.

А однажды, когда на кладбище падали первые листья, я услышала эхо своего плача. И увидела мальчишку, что стоял перед свежей могилой и что-то бормотал через слезы.

— Помню, — прошептал Коля, — у меня как раз недавно умер отец… упал на моих глазах — сердечный приступ. А мать вскорости привела отчима.

— Мальчик обернулся ко мне, и я узнала своего одноклассника, хотела убежать…

— … а я не дал…

— … улыбнулся так добро, ласково, протянул руку…

— … боялся, что ты уйдешь. Расскажешь всем о моих слезах…

— … а я не ушла. Остановилась, как вкопанная.

— И мы разговорились. Я и не знал, что ты такая…

— Какая?

— Добрая. Веселая. Что с тобой интересно.

— И мы стали друзьями… на целых два месяца.

— Пока меня не высмеяли, и я не испугался.

— Папа, ты испугался?

— Малой был, да глупый! А тут целый класс и против меня одного. Из-за девчонки. Ну я и струсил… избегал ее целый месяц, представляешь. Пока Алинка мне на Рождество варежки не подарила. Пришла вечером под мой дом, красная такая, от мороза ли, от стыда ли, не поймешь. А глазенки-то горят, как звездочки.

Ну всунула она мне те варежки, прошептала, что б не мерз, и убежала…

— Мамин свитер распустила. Все равно дырками пошел, моль местами поела… я крючок нашла, баба Маша показала мне, как правильно, ну и связала, как умела…

— Нормально умела. А я долго на крыльце стоял, смотрел в сторону твоего дома и не знал, что сказать, что сделать.

Стыдно-то как стало! Аж до безумия. До слез. Она для меня варежки связала, а я? А я что сделал? У старшего брата выпросил на Новый Год Алинке конфет, целую пригоршню… принес. Говорю, глаза закрой, руки лодочкой сложи. И высыпал. Та глаза открыла и в истерику, Оль, представляешь? Плачет, а я стою, как дурак, а что делать не знаю.

— Ты конфеты-то принес какие?

— «Мишку на севере». Чем тебе мишка-то не угодил? Я ведь так и не спросил, боялся. Тем более, что Алинка вдруг конфеты из рук выпустила, и мне на шею. Выть! Шепчет гадость какую-то… Не виноватая она, не виноватая. А в чем виноватая, кто ж ее знает.

Я после этого и спрашивать боялся. До сих пор боюсь…

— И правильно делаешь, что боишься, я и сама боюсь… «Мишка на севере» была последней конфетой, какую я дала сестре…

Чай уже остыл. Я взяла с вазочки варение и, надкусив его, погрузилась в воспоминания…

О такой погоде мама говорила «черти женятся». Помню, я в детстве стояла у окна часами, стараясь разглядеть в гонимом ветром снеге очертания черта жениха и чертовки невесты.

Иногда я их видела. Черт-жених щерил черные зубы, а чертовка кокетливо поправляла серый плащ и кидала в окна пригоршни снега.

А я смеялась. Не достать меня чертовке, не прошептать мне на уши недобрые слова, не запорошить снегом…

На улице было не так смешно. Скользко, холодно, и снежинки кололи щеки, лезли под воротник, таяли на ресницах, как слезы.

Снег, везде снег. Идти по нему тяжело, снег набивается в сапоги через вверх, тает, мочит ноги… Лепится к пальто, делает его тяжелым… сбивает дыхание холодным ветром.

С облегчением зашли мы под крышу остановки.

Я стояла спиной к маме и Оле, смотрела на снежные хлопья.

Тут, под крышей, под светом фонарей, снег казался даже красивым.

Кружил, переливался искорками, играл с ветром.

Оля вдруг заплакала, она часто плакала. И я научилась различать ее плач. Научилась понимать, когда ей больно, а когда так… сейчас было «так»… Оля просто хотела кричать, и кричала, требовала сокровище, которое лежало у меня в кармане.

Сокровищем тем была подаренная бабушкой конфета. «Мишка на севере».

— Мама! — орала Оля.

— Дай ей конфету! — приказала уставшая мама.