Жозе Агуалуза - Всеобщая теория забвения

Невероятно пестрое многообразие персонажей “Теории” сравнивают с персонажами и характерами старшего современника и учителя Агуалузы – Жоржи Амаду. С творчеством этого бразильского писателя и живущими в его книгах обитателями штата Баи́а он познакомился еще в детстве, влюбившись в них раз и навсегда. “Вселенная творчества Жоржи Амаду для меня никогда не была чужой. Окунаясь в нее, я чувствовал себя будто во дворе собственного дома”, – признается Агуалуза.

Баи́а не зря считается “самым африканским” из всех штатов Бразилии. Здесь это ощущается буквально во всем – например, в том, как люди непринужденно, радостно и беззаботно танцуют на улицах; черная культура привезенных в Бразилию несколько столетий назад африканских рабов органично срослась тут с европейской культурой и традициями, замешанными, плюс ко всему, и на общем для обеих стран языке. И это еще одно обстоятельство, которое роднит двух писателей. Хотя с параллелями, пожалуй, хватит.

Жузе́́ Эдуарду Агуалуза – писатель своеобразный и ни на кого не похожий. Его книги, которых сегодня более двух десятков, переведены на 25 языков. Главная мечта писателя – построить в стране столько библиотек, чтобы они были доступны каждому жителю. Он уверен, что литература объединяет людей, перекидывает между ними мосты, побуждает к дискуссии. Авторитарные правители, по мнению Агуалузы, чужды литературе с ее образами и идеями, иначе они не стали бы тем, кем стали. Там, где заканчиваются споры, рано или поздно начинается диктатура – так считает писатель, бывший непримиримым противником недавно оставившего свой пост экс-президента Анголы душ-Сантуша, бессменно правившего страной 38 лет.

“Всеобщая теория забвения” – книга о живущем в нас прошлом, которое нельзя изменить. Однако – уверен автор – со временем меняется то, как мы его для себя объясняем. И это в значительной степени позволяет нам сделать именно художественная литература.

Лудовика Фернандеш Ману умерла в Луанде, в клинике Саграда Эшперанса, ночью 5 октября 2010 года. Ей было восемьдесят пять лет. Сабалу Эштеван Капитангу передал мне копии десяти тетрадей, в которых Луду вела дневник на протяжении первых из двадцати восьми лет своего добровольного заточения. Кроме этого, я получил доступ к записям, появившимся уже после ее освобождения, а также к множеству фотографий, отснятых художником Сакраменту Нету (Сакру). На этих фото – тексты и рисунки Луду, сделанные углем на стенах ее квартиры. Дневники и стихи Луду помогли мне воссоздать драму, которую ей пришлось пережить, и, как мне кажется, лучше понять ее. В этой книге я привожу многие из перечисленных свидетельств. Однако то, что вам предстоит прочитать, является художественным вымыслом – чистой воды.

Лудовика никогда не любила находиться под открытым небом. С самого детства незащищенные пространства внушали ей ужас. Выходя из дома, она чувствовала себя хрупкой и уязвимой, словно черепаха, с которой содрали панцирь. Будучи еще маленькой, шести-семи лет от роду, она отказывалась ходить в школу, не спрятавшись под спасительным зонтом – большим, черного цвета – независимо от погоды. Убедить ее этого не делать не могли ни советы родителей, ни злые насмешки других детей. С годами это почти прошло. Но только до тех пор, пока не случилось то, что она позже привыкла называть Происшествие. После этого Луду стала смотреть на свой изначальный страх как на предчувствие того, что с ней потом произойдет.

После смерти родителей Лудовика перебралась в дом сестры. Покидала она его довольно редко. Ей удавалось зарабатывать небольшие деньги, давая уроки португальской грамматики ленивым подросткам. Помимо этого она читала, вышивала, играла на пианино, смотрела телевизор, готовила еду. Вечерами Луду часто подходила к окну и вглядывалась в темноту – будто человек, склонившийся над бездной.

Одетт раздраженно качала головой:

– Что с тобой, Луду? Боишься упасть вниз к звездам?

Одетт преподавала английский и немецкий в лицее. Луду она очень любила и старалась надолго не уезжать из дома, даже в праздники и выходные, чтобы не оставлять ее одну. Некоторые друзья поощряли такую жертвенность, другие, наоборот, осуждали за потакание причудам сестры. Лудовика же не могла и представить себе, как бы она жила в одиночку. Хотя, конечно, ее расстраивало, что для Одетт она отчасти обуза. Луду представляла себя с сестрой сиамскими близнецами, соединенными пуповиной: один из близнецов парализован и еле жив, а второй, Одетт, обречен всюду таскать сестру за собой.