Агаси Айвазян - Треугольник

Мартирос забыл про осторожность и побежал к Мустафе, таща за собой Томазо. Зазвякали колокольцы. Сначала на это никто не обратил внимания, потом их заметил старый горбоносый голубятник. При виде Томазо с колокольцами на шее он с искаженным от ужаса лицом взвизгнул:

— Чума!..

На его голос повернулся еще один продавец и тоже в ужасе подхватил:

— Чума!..

Базар пришел в смятение. Всех словно ветром сдуло… Пестрый ковер поднялся с земли, переместился в небо, воздух наполнился шумом крыльев, гулом, означавшим только одно — конец; казалось, сейчас случится светопреставление.

Мустафа вместе с другими вскочил на ноги и проворно побежал, мгновенно прозрев.

— Мустафа!.. — крикнул Мартирос.-Мустафа, подожди…

Базар опустел.

Мустафа остановился, повернулся, внимательно посмотрел на Мартироса, узнал его и шаг за шагом приблизился к нему. Мартирос тоже пошел к нему навстречу, и в центре опустевшего базара встретились бывший монах и бывший разбойник. Они долгое время смотрели друг на друга.

Томазо, позвякивая колокольцами, приблизился к ним.

— Ты… попрошайничаешь, ты нищим сделался, Мустафа? — спросил Мартирос полушутливо, упрекая и жалея одновременно.

Мустафа посмотрел себе под ноги, потом на Мартироса и сказал обиженно, как ребенок:

— Я ничего другого делать не умею.

— Как так?..

— Я добрым стал…

Логика Мартироса безмолвствовала. Мартирос не знал, что сказать, и, чтобы выиграть время, обратился к Томазо:

— Видишь, он добрый… — потом спросил у Мустафы: — А что с Юнусом?..

— Он тоже добрым стал…

Мартирос подумал: «Тоже, значит, нищим…»

— Аль-Белуджи?.. — спросил Мартирос.

— После тебя все стали добрыми… — сказал Мустафа.

Они молчали и смотрели друг на друга, печально улыбаясь. Несколько птиц, описав в воздухе круг, опустились к ним на плечи.

Теплая и мягкая ночная мгла постепенно надвигалась на дорогу. Мартирос, Мустафа и Томазо шли вдоль морского берега. Время от времени позвякивал какой-нибудь из бубенчиков Томазо, хотя Томазо и придерживал их руками, чтобы не было лишнего шума. Колокольцы, казалось, принимали участие в их разговоре.

— И куда же мы сейчас идем? — обратился скорее к самому себе Томазо.

Мартирос и Мустафа промолчали. Потом Мартирос сказал еле слышно…

— Я домой хочу… в Ерзнка… к Гагику…

— В таком случае нам нужно идти в обратном направлении, — сказал Томазо.

Мартирос подумал и вздохнул:

— Я сказал Гагику, что иду на могилу святого Иакова в Испанию. Раз сказал, должен пойти…

— Сколько времени тебе нужно, чтобы добраться до дома?.. — снова спросил Томазо.

— Вот уж три года, как я вышел из дому… — сказал Мартирос и загрустил: — Я устал. — Он посмотрел по сторонам, потом остановил взгляд на Мустафе: — Куда идет мир, Мустафа? Куда катится земля?.. Все неправда, значит?..

Томазо переполнился жалостью неизвестно к кому и к чему — он не Мартироса жалел и не Мустафу, и не себя… не свою судьбу, не свое детство, не свои страдания… Ему захотелось обнадежить Мартироса.

Что-то затрепетало внутри у Томазо. Он перекувыркнулся в воздухе, потом встал против Мартироса и сказал:

— Вот она, земля, вот он, мир… земля никуда не катится… И почему ты все хочешь, чтобы мир стал лучше? Мир хорош именно такой, какой он есть. И ты не жди, что когда-нибудь на земле будет рай. В жизни как в хорошем обеде — все есть, всего намешано: и мяса, и овощей, и горькие приправы тут, и вода… мир устроен гармонично… приходят люди, добрые и жертвенные, они нужны в жизни… Но и подлецы нужны, и негодяи…

— А на что они нужны, подлецы?.. — грустно спросил Мартирос.

— Не знаю, но наверняка нужны… — Томазо улыбнулся. — Против чего же тогда бороться добру?.. Одно только добро не может существовать… — И вдруг словно открытие сделал Томазо: — А вообще что такое добро?..

— Это когда люди нищие, — внезапно ответил Мустафа.

— И когда люди любят друг друга… — устало, стыдясь стертости и избитости собственных слов, сказал Мартирос.

— А что значит любить?.. — продолжал игру Томазо.

— Любовь — это жизнь, это рождение… — сказал Мартирос заученно.

Мустафа издал какой-то звук губами, словно хотел вспомнить воинственный клич былых времен.

— Ненависть тоже жизнь, тоже рождение, — сказал Томазо.

— Ненависть — это смерть… — сказал Мартирос.

Иногда в темноте позвякивал какой-нибудь из бубенчиков, печально-печально, и подчеркивал одиночество этих троих на земле.