Агаси Айвазян - Треугольник

У меня нет ничего, кроме возраста и военного опыта. Помочь ему может лишь страдальческая жизнь, на которой будут отпечатаны тропы потусторонней жизни. В ущелье реки Касах живет один человек по имени Одинокий Мовсес. Люди верят ему, он во многое глубоко проникает».

Утром Хосровадухт велела оседлать своего скакуна и в сопровождении телохранителей и Торга отправилась к Одинокому Мовсесу. Он нашел себе пристанище к северу от Вагаршапата, в ущелье реки Касах. Пещера была темной, и лицо Одинокого Мовсеса казалось белым и прозрачным, Хосровадухт смотрела на его лицо и видела только кожу. Казалось, его кожа должна была подобно зеркалу отражать ее облик. Хосровадухт ощущала напряжение и могла воспринимать все только разумом плоти. Многочисленные сложные и переплетающиеся взаимосвязи, черты и оттенки становились четкими и резкими, подобно горе, что вырисовывается на равнине. Она увидела Одинокого Мовсеса, как одно вещество видит другое, как плоть видит плоть, и почувствовала отвращение. В ее глазах он был хрупкий и источающий любовь, жидковатый и бессильный… Не поймешь, мужчина он или женщина… Ни то ни се… Он был слаб, даже слабее женщины, и женщина могла совершить насилие над ним.

Хосровадухт уверенно заглянула ему в глаза, и Одинокий Мовсес раскрылся, его глаза стали чище, они стали безбрежными и беспредметными, как небо.

Торг произнес два слова, но Мовсес уже знал Хосровадухт.

«Надо умерять зло… Зло расшатывает человеческую натуру… Трдата разрушило зло».

«Если он произнес «зло», то сейчас произнесет и «добро», — подумала Хосровадухт. И облик Одинокого расплылся в ее глазах, как слизь…

«Кто разгневался — боги или природа?» — спросила Хосровадухт.

Одинокий Мовсес безучастно смотрел на царевну.

«Есть у тебя лекарство? Чего ты хочешь?» — Хосровадухт требовала ответа.

«Трдат должен уповать на добро».

Едва только Одинокий повел свою речь, как Хосровадухт улыбнулась про себя. Эта улыбка была ее внутренним ответом Одинокому, и смысл его состоял в том, что его глаза не могут не быть добрыми, как больной не может не быть больным.

«Трдат должен изгнать зло из своего тела… Он должен освободить Григора из ямы Хорвирапа… Трдат должен отпустить единомышленников Гаянэ [34] Гаянэ — сподвижница Рипсимэ. , тех, кто еще остался в живых…»

«Ты тоже заодно с ними?» — задавая вопрос, Хосровадухт уже догадалась, кто такой Одинокий.

«Нет, — сказал Мовсес, — я их не знаю. Я знаю силу добра».

Хосровадухт подумала: «Но он сам, Одинокий… Все его лицо и тело… Ведь в нем накопилось другое: любовь и бессилие. Это противно, так же отвратительно, как сборный образ этого добра».

Хосровадухт вышла из пещеры и, не дожидаясь, пока подведут и успокоят скакуна, рывком вскочила на него и пришпорила… Она возвращалась в Вагаршапат, и ей хотелось задать сразу много вопросов. Но кому?.. Если бы она могла громко прокричать их. Громогласный вопрос как будто сам по себе превращался в ответ. Но говорить она не могла — рядом были телохранители. Если б она вдруг посмотрела на них размягченным взглядом Одинокого Мовсеса, они бы тут же насладились телом царевны.

Она вспомнила Одинокого и заговорила про себя: «Умерять нужно и любовь… Большая любовь размывает сущность человека, разрушает его структуру. Одинокого Мовсеса погубила любовь».

Хосровадухт искоса взглянула на телохранителей — хитроумного гугаркца и могучего ширакца, и они сразу же отвели от госпожи откровенные взгляды, скрыв их под оболочкой пристойности.

Исторические памятники сообщают нам, что Хосровадухт тем не менее уговорила брата принять христианство и освободить Григория Просветителя. Иного выхода не было — это был дипломатический шаг перед лицом болезни. Но удивительно, что Трдат, последовав совету сестры, выздоровел. На его теле остался лишь один изъян, это было, как сообщает предание, свиное ухо — память о жестокости.

В желто-оранжевом покое плоть людская исходила паром. Владения четырнадцати монастырей, четырнадцать деревень, и все это вместе — земля, именуемая Арменией, словно раздалась, распахнулась, расширилась, казалось, гора от горы отстоит дальше обычного, увеличилось расстояние от храма к храму, и размах рук стал шире, и ноги ступали уверенно… Свобода дышала в Армении: она жила, она любила, она думала, она уставала…

Всего только два дня, как были свободны эти монастыри и деревни армянской земли. Всего только два дня, как отсюда вышвырнули, изгнали персов…