Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

— И мне, — признался Шерафуддин, — разве не лучше любить человеческое существо?

— Он же чокнутый, вы слышали, что он говорил?

Если не можешь завоевать любовь человека, подумал Шерафуддин, остается спуститься на ступень ниже и завоевать любовь животного, вероятно, этим объясняется эпоха скотоложества, о которой говорится в Библии: Моисей, по велению свыше, наложил на это запрет, — а вовсе не тем, что женщины получали особое наслаждение от совокупления с животными.

— Сходите, сходите к ней, прошу вас, не можете же вы быть таким бесчувственным, не избегайте ее.

Шерафуддин чуть коснулся шляпы, крепче запахнул пальто в бело-бурую снежинку и отправился к друзьям-шахматистам понаблюдать за их выдающейся партией, но обернулся и спросил:

— А что она скажет, увидев в дверях незнакомого человека?

— Почему незнакомого?

Он рассказала, как Зинка не пожелала его узнать.

— Может, это была не она?

— А может, это был не я?

— Она напустила на себя важность, — догадалась девушка.

— Теперь очередь за мной, я тоже постараюсь напустить на себя важность, когда встречу ее в кафе с кавалером…

Шепа перебила его: у Зинки нет кавалеров, она была с братом.

Шерафуддин заметил, что на следующий вечер видел ее с другим кавалером. Это второй брат, объяснила Шепа.

— Видно, у нее немало таких братьев.

— Откуда вы знаете…

Она так старалась выгородить Зинку, что он больше не сомневался: они сговорились, поэтому просьбы навестить больную вызывали сомнение. Нет, нельзя, появись он у дома, раньше откроют окно, чем дверь, и выплеснут на него ушат помоев, спасибо большое. Они сговорились, да, ведь он сам их познакомил. Но девушка не унималась:

— Сходите, прошу вас…

— Не пойду. Не знаю, как войти, — отнекивался Шерафуддин. — Ну и хитрюга, ты и черта проведешь.

— Да нет, ей-богу, просто в тяжелые минуты очень хочется, чтобы рядом был душевный человек.

Шерафуддин согласился, все правильно, друзья познаются в беде, но в конце-то концов, что у него общего с этими женщинами, почему он должен их поддерживать?

Весна такое время года, когда пробужденная природа сбрасывает зимнюю ржавчину и заворачивается в редкостной красоты зеленое покрывало. Но человек не растение и живет в городе, под крышей, он не волк, не медведь, и внешний вид его не зависит от времени года. Девушка или молодая женщина способна лишиться своей роскошной красоты и весной, и солнечным жарким летом, и обрести блеск, снова стать царицей глубокой зимой. Все зависит от образа жизни, от того, какую жизнь она ведет, спит ночью или проводит ее без сна. Сон. Долгий глубокий сон, вот источник человеческой силы, здоровья и, чего тут таить, красоты. Кое-кто, возможно, прибавит — и власти, ведь красота способна поставить на колени самого бездушного чинушу.

И все же, когда Шерафуддин встретил Зинку, он потерял уверенность, что находится в здравом уме. Он больше не сомневался: существуют две Зинки, две молодые женщины, Одна — по-девичьи взбалмошная, и другая — с остатками красоты, опустошенная, растоптанная жизнью. Какая из них настоящая? Или их все-таки две?

При последней встрече лицо ее было ссохшимся и землистым, глаза слезились, часто мигали, она щурилась из-под очков, много курила, совсем как мусульманские старухи, которые живут табаком и кофе. Впалые щеки, исхудавшие жилистые руки, будто десятерых родила, плоские бока, выпирающие кости.

Первая Зинка раньше не узнавала его, а вторая оглянулась и смотрит. Сомнений нет, она, она, настоящая Зинка, он ее сразу узнал: округлые щеки, руки, бока, плоть, краски, соки, жизнь в ней цветет и кипит, молодой задор, кокетство, улыбка, уверенность…

Все же бывают чудеса. И одно из чудес — молодость, только в молодости бывает возрождение, обновление. Так, обедневший торговец, или потерпевший крах политик, или неудачник поэт обретают былую силу, все на них новое, все дорогое, добротное. А в молодости достаточно запереться дома на двадцать дней, помогать матери по хозяйству, конечно, есть, отсыпаться, то есть побыть в теплом родительском гнезде, и все станет на свое место. Перед ним была настоящая Зинка, «Золотой пармен», только обогащенная опытом и умом, эта так просто не сдастся, не позволит мужчинам уложить себя, она многое испытала, была на самом краю жизни, теперь мужчины для нее пустое, не тайна, а проза, ничего загадочного. С гимназической восторженностью покончено, а если позовут, она сумеет ответить. Разведет руками с усмешкой, так объясняют ребенку, когда он чего-то требует от матери или старшей сестры: нет, больше нет, бабушка съела… Детям — серьезно, мужчинам — с очаровательной улыбкой: она все поняла, только нет, больше нет, бабушка съела. Любопытство удовлетворено, и в кафе она теперь ходит не с мужчинами, а с подругами — поболтать, что может быть приятнее, чем посидеть с подругами за чашкой кофе и уйти с легким сердцем.