Владимир Козлов - Lithium

Вадим вписал нас в экологический фест в старом советском ДК. Кроме нас, играли несколько анархистских групп. Публика: в основном, панки и анархисты.

Лера пришла в черных высоких шнурованных ботинках, красных колготках и кожаной юбке. Привела с собой трех подруг.

Оли не было. Она должна была присутствовать на каком-то попсовом концерте.

Ожидая выхода на сцену, мы пили в гримерке портвейн. Из зала доносились звуки группы «Леший Кол»: гремучая смесь регги и панка.

Подошел директор ДК – мужик за шестьдесят, уже здорово пьяный. Глянул на нас.

– Панки – это хорошо. Вообще, быть неформалом – это хорошо, выделяться из общей массы. Мы сами были неформалами, еще в начале пятидесятых. Первыми неформалами, говоря современным языком. Тогда, разумеется, слова такого не было.

Лера налила портвейна в свой стакан с отпечатком помады, протянула директору.

– Ну, за неформалов всех времен и народов! – сказал он.

Все, у кого было налито, выпили.

– Нас называли «стилягами». Но это было идиотское, презрительное прозвище. Его на нас навесили комсомольцы, почти как «доходяга». Мы сами себя называли «штатники» – от слова «Штаты». Потому что мы любили все «штатовское» – кино, джаз, шмотки. И это был наш протест, наш ответ коммунистической пропаганде. Протест, с позиций сегодняшнего дня, достаточно слабенький, но надо понимать, что это было за время. Еще Сталин был жив. Уже одно то, что мы слушали джаз, музыку из враждебной страны, было вызовом. И я сам играл джаз. На дилетантском, конечно, уровне, но играл…

Лера снова налила директору. Он выпил уже без всякого тоста. Глянул на нас мутными глазами.

– Вы – хорошие ребята. А вообще, конечно, панки тоже разные бывают. Как и люди вообще. Есть хорошие панки, а есть панки-дебилы. У нас здесь месяц назад был концерт. И я тоже зашел в гримерку. Я всегда захожу чтобы поздороваться, пожелать успеха. И тут, представляете, мне прямо в ноздри какой-то запах. И исходит он прямо из пианино. – Он кивнул на стоящее в углу черное старое пианино. – Я спрашиваю: «Почему воняет?» А они мне спокойно так отвечают, что один парень, пардон, насрал в пианино. И что мне после этого было делать? Да, я отменил их концерт, не пустил их на сцену. И они на меня смертельно обиделись.

Инга выступала в Театре Эстрады, как обычно, под фонограмму. Аудитория состояла в основном из девочек четырнадцати-семнадцати лет.

Я стояла за кулисами.

Инга «спела» все свои десять песен, но девочки пищали и кричали «еще» и «бис». Ингу специально предупредили, что она должна четко сказать в микрофон, какую песню будет петь на бис – чтобы звукорежиссер успел поставить правильную фонограмму. Так она и сделала:

– Хорошо, я еще раз спою свою любимую песню «Когда идет дождь».

Девочки в зале запищали и захлопали. Включилась фонограмма.

Инга стала неуместно активно бегать и прыгать по сцене и в итоге выронила микрофон во время куплета. Вокал ее продолжал звучать, но зрителям, казалось, было все равно. Инга продолжала танцевать до конца куплета, потом наклонилась, подняла микрофон и «запела» припев.

Инга «допела» последние строчки припева:

Она подняла с края сцены охапку букетов, прошла за кулисы.

Я загородила ей дорогу.

– Ты что, вообще охуела?

– Ты о чем?

– Не притворяйся дурой.

– На, возьми один букет, если хочешь. – Из зала доносились писк и крики фанаток. – Им насрать, под «фанеру» или нет, они хотят меня видеть. И вообще, как ты со мной разговариваешь? Кто ты, и кто я?

– Ты никто. Мы тебя взяли и мы тебя выкинем, если захотим.

– Это ты мне говоришь? Да ты знаешь, кто ты? Ты – обслуга.

Она сунула мне «фак» прямо в лицо. Я ударила ее кулаком. Инга уронила букеты, неуклюже сделала шаг назад на каблуках, чуть не упала, схватилась за стену. Из ее губы и ниже, по подбородку, текла кровь.

– Меня так никто никогда не бил, – сказала Инга. – Даже Кеша.

– Не бойся, я никому не скажу. – Инга дотронулась до губы. Мы с ней сидели в гримерке. – Скажу, что упала. Кеша, может, даже не спросит. Он, знаешь, где сейчас? Со своей очередной блядиной.

Я взяла бутылку коньяка, налила в стаканы. Мы чокнулись, выпили.

– Он меня бил несколько раз, но по лицу – никогда, – продолжала Инга. – Говорил, что нельзя, потому что лицо – это мой главный «плюс». Еще и фигура, конечно, но лицо всегда на виду…