Матиас Энар - Компас

А где мои очки? Как тускло светит лампа у изголовья, давно пора ее сменить. Сколько раз я включал и выключал ее по вечерам, твердя себе эти слова! Ох уж эта расхлябанность! И повсюду валяются книги. Вещи, картины, музыкальные инструменты, на которых я уже никогда не научусь играть… Ну где же эти очки? Без них невозможно разыскать материалы коллоквиума в Хайнфельде, там ведь был ее текст о гулях, джиннах и других чудовищах, а заодно и мой доклад, посвященный Аль-Фараби. Я ничего не выбрасываю, зато все теряю. Время безжалостно обирает меня. Недавно я обнаружил, что у меня пропали два тома из полного собрания сочинений Карла Мая [107] Карл Фридрих Май (1842–1912) — немецкий писатель, поэт, композитор, автор знаменитых приключенческих романов для юношества. . Вроде бы пустяк, но ведь я теперь никогда не смогу их перечитать, так и умру, не перечитав их; боже, как страшно думать, что однажды я буду так безнадежно мертв, что не перечитаю его «Пустыни» и «Гаремы»! И что моя любимая «Панорама Стамбула с высоты Галатской башни» закончит свои дни в лавке венского антиквара, который продаст ее первому встречному, равнодушно заметив, что она попала к нему из коллекции одного недавно умершего востоковеда. Так стоит ли менять лампу у изголовья?! «Панорама Стамбула»… или вот еще рисунок Дэвида Робертса [108] Дэвид Робертс (1796–1864) — шотландский художник, прославившийся своими рисунками, привезенными из поездок в дальние и экзотические страны. , изображающий вход султана Хассана в каирскую мечеть, литографированный Луи Хагом [109] Луи Хаг (1806–1885) — бельгийский литограф и художник-акварелист. и тщательно раскрашенный вручную для королевской лотереи, — жалко будет, если антиквар спустит эту гравюру за гроши, я отдал за нее целое состояние. Вот, кстати, поразительная черта Сары: у нее нет ровно никакого имущества. Все свои книги и изображения она носит в голове — в голове и в своих бесчисленных блокнотах. А вот меня вещи утешают. Особенно книги и партитуры. Утешают — или пугают. А может, пугают в той же мере, что и утешают. Хорошо представляю себе Сарин чемоданчик, с которым она поехала в Саравак: семь пар трусиков, три лифчика, столько же маек и шортов, джинсы и чертова куча наполовину исписанных блокнотов, вот и все хозяйство. Когда я впервые отправился в Стамбул, мама заставила меня взять с собой мыло, стиральный порошок, аптечку и зонт. Мой чемодан весил тридцать шесть кило и доставил много неприятностей в венском международном аэропорту Швехат; мне пришлось вернуть часть груза маме, которая, к счастью, решила меня проводить; с болью в душе я оставил ей переписку Листа и статьи Гейне (как же мне их потом не хватало!), но так и не смог всучить пакет стирального порошка, рожок для обуви и горные ботинки, она твердила: «Но это же необходимые вещи, как ты будешь жить без рожка? Да он и весит-то всего ничего!» — слава богу, она не навязала мне крючок для снятия сапог, зато пришлось везти с собой целую коллекцию галстуков и пиджаков — «на случай, если тебя пригласят к приличным людям». Еще немного, и она заставила бы меня взять с собой дорожный утюг; я с трудом убедил ее, что если в тех далеких краях действительно не достать хороший австрийский стиральный порошок, то уж электротоваров там завались, они продаются на каждом шагу, благо от Турции рукой подать до Китая с его фабриками; это ее хоть немного утешило. Итак, чемодан стал моим крестом, тридцатикилограммовым крестом, который я с трудом таскал на себе (колесики, разумеется, не выдержали этой тяжести и отвалились при первом же толчке) от одной квартиры к другой, по ужасающе крутым улочкам Стамбула, от Еникёй до площади Таксим, грузом, который навлек на меня множество саркастических насмешек соседей по жилью, особенно из-за стирального порошка и аптечки. Тщетно я пытался изображать отважного первопроходца, авантюриста, исследователя, кондотьера, — в их глазах я был всего лишь маменькиным сынком, нагруженным лекарствами от диареи и прыщей, а также иголкой и нитками — «на всякий случай». Неприятно сознавать, что с тех пор я так и не изменился, что все мои поездки не превратили меня в бесстрашного, отважного, загорелого путешественника, оставив бледным, тщедушным очкариком, который нынче дрожит при мысли, что ему нужно проследовать через свой квартал к больнице.

Вот так сюрприз: отсветы лампы выявили на «Панораме Стамбула с высоты Галатской башни» слой пыли, из-за которой почти не видно кораблей; надо бы ее смахнуть, а главное, разыскать наконец проклятые очки. Я купил эту фотогравюру в лавке, расположенной на задах Истикляль Каддеси [110] Истикляль Каддеси — одна из самых популярных пешеходных улиц в Стамбуле, расположенная в районе Бейоглу. , и в этой пыли — скорее всего, первородной — виноват сам Стамбул со своей грязью; меня тогда сопровождал археолог Бильгер; согласно последним сведениям, он все еще не излечился от безумия и чередует пребывание в больнице с периодами пугающей экзальтации, в которой обнаруживает могилу Тутанхамона в городских садах Бонна, после чего снова впадает в ступор, вызванный наркотическими препаратами и депрессией, — трудно понять, в какой из этих двух стадий он более опасен. Достаточно послушать, как он кричит, бешено жестикулируя, что стал жертвой проклятия фараона, что его ученые собратья строят против него козни с целью не допустить к руководящим постам, и становится ясно, как безнадежно он болен. В последний раз мы виделись, когда меня пригласили на конференцию в Бетховенхаус; я пытался избежать встречи с ним, но, к несчастью, он в то время не лежал в клинике, а сидел в зале, да еще в первом ряду, и, конечно, задал мне длинный и бессвязный вопрос по поводу антибетховенской клики, организовавшей заговор в имперской Вене; в его словах смешалось все — озлобленность, паранойя и твердая уверенность в том, что он непонятый гений; публика, конечно, не слушала этот бред и только с горестным недоумением смотрела на беднягу, а дама-председатель бросала на меня испуганные взгляды. Одному Богу известно, как близко мы дружили прежде; ему прочили блестящее будущее; какое-то время он даже возглавлял информационный отдел престижного Немецкого археологического института в Дамаске. Он прекрасно зарабатывал, разъезжал по Сирии в шикарном белом внедорожнике, обследовал места международных раскопок, от сирийских, уже начатых, до еще не тронутых древнегреческих мест обитания; обедал с директором Сирийского национального музея древностей и водился со многими высокопоставленными дипломатами. Однажды мы его сопровождали в инспекционной поездке по Евфрату, в самом сердце пустыни, недалеко от многострадальной Ракки [111] Ракка (Эр-Ра́кка) — город на севере Сирии, в 160 км к востоку от Алеппо. За свою историю неоднократно подвергался набегам персов, арабов, монголов, турок. , и восхищенно смотрели на европейских археологов, которые в поте лица трудились под жгучим солнцем, руководя бригадами сирийских рабочих, виртуозно управлявшихся с лопатами, и указывая им, где и как нужно копать, чтобы высвободить из-под толщи песка руины древних строений. Местные жители в куфиях [112] Куфия — неотъемлемая часть мужского гардероба в арабских странах, головной платок, служащий для защиты головы и лица от солнца, песка, жары и холода. начинали работу на холодном рассвете, чтобы закончить ее до полдневной жары; они копали по указаниям французских, немецких, испанских или итальянских ученых, многим из которых не было и тридцати лет; чаще всего они работали бесплатно, лишь бы приобрести опыт раскопок на том или ином телле [113] Телль (археол.) — холм, образующийся над древним поселением. Сирийской пустыни. У каждой страны был свой участок на территории, простиравшейся вдоль берега реки до бесплодных земель плато Джезире на границе с Ираком: у немцев — Телль-Халаф и Телль-Бья, включавший в себя месопотамский город с нежным названием Тулул; у французов — Дура-Европос [114] Ду́ра-Е́вропос — античный город на Евфрате, существовавший примерно с 300 г. до н. э. по 256 г. н. э. // и Ма́ри [115] Ма́ри — город-государство в III–II тыс. до н. э. в Северной Сирии. // ; у испанцев — Халабия [116] Халабия — крепость, основанная в 272 г. н. э. царицей Пальмиры Зенобией. и Телль-Халула [117] Телль-Халаф, Телль-Бья, Телль-Халула — сирийские поселения, относящиеся к так называемой халафской культуре — неолитической археологической культуре 5-го тыс. до н. э. в Северной Месопотамии. , и так далее; каждая группа ревностно охраняла от других свои развалины, как дети оберегают свои шарики для игры, но едва вставал вопрос о получении денежных субсидий из Брюсселя, как все они тут же объединялись, ибо давно уже поняли, что главная выгода таится не в земле, а в сейфах Европейского сообщества. Бильгер чувствовал себя здесь вольготно, как рыба в воде; нам он казался эдаким Саргоном [118] Саргон (Шаррумкен) — царь Аккада и Шумера, правивший приблизительно в 2316–2261 гг. до н. э., основатель династии Аккада. В современной историографии он обычно называется Саргоном Древним или Саргоном Аккадским. , повелителем всех этих трудяг: оценивал ход работ, найденные артефакты, планы, называл рабочих по именам — Абу Хасан, Абу Мохаммед; и хотя местные получали за свой труд жалкие гроши, все-таки это было гораздо больше, чем платили на какой-нибудь современной стройке; вдобавок им было куда интереснее работать на «этих франков», в их «сахарах» [119] Сахара — хлопчатобумажная рубашка песочного цвета, с коротким рукавом, первоначально — форма английских колониальных войск. и шейных платках кремового цвета. В этом и заключалось великое преимущество «восточных» раскопок: если в Европе археологам пришлось бы, в силу жалких ассигнований, копаться в земле собственноручно, то здесь, в Сирии, они могли позволить себе, по примеру своих достославных предшественников, поручить эту низменную задачу местным жителям. Как говорил Бильгер, цитируя героев фильма «Хороший, плохой, злой» [120] «Хороший, плохой, злой» (1966) — германо-испано-итальянский фильм итальянского режиссера Серджо Леоне в жанре спагетти-вестерн. , «люди делятся на две категории — на тех, у кого есть револьвер, и на тех, кто копается в земле». В результате европейские археологи овладели арабским языком в чисто специфической, конкретной области: копать здесь, расчистить там, лопатой, мотыгой, маленькой мотыгой, лопаточкой (расчистка кистью была прерогативой белых людей), копать осторожно , расчистить быстро ; нередко можно было услышать вот такие диалоги: