Мати Унт - Осенний бал

Маурер все стоял на том же месте. Отсюда до Риги было четыреста сорок шесть километров, до Ленинграда триста шестьдесят девять, до Москвы тысяча пятнадцать, до Хельсинки восемьдесят семь, до Стокгольма четыреста один. Вокруг был район, где жило в два раза больше человек, чем в Гренландии, и почти в два раза больше, чем на Бермудских островах. Париж в средние века был почти таким же, а Лондон и Рим вполовину меньше. Территория этого района примерно равнялась двум площадям Центрального парка в Нью-Йорке. (Кто ему велел быть таким огромным, пугался Маурер, немудрено, что там только и делают, что убивают, как в газетах пишут каждый день; не парк, а настоящие джунгли). А славная Троя, которую греки завоевали, спрятавшись в деревянном коне, была в целых шестьсот раз меньше, всего в гектар! Неужели правда? Как все-таки изменился мир, подумал Маурер. В Афинах в античное время жило столько же рабов, сколько сейчас жителей в Мустамяэ. В Эстонии в тринадцатом веке жителей было всего в два раза больше, чем теперь в Мустамяэ. Не один день можно было бродить, прежде чем живую душу встретишь, подумал Маурер. Значит, все были чужие друг другу, потому что не встречались. Теперь же никто никому не чужой, все испытывают странное и ободряющее чувство локтя.

Уже виднелся и дом Маурера. Он добрался до дождя. Запер дверь подъезда. Затем запер дверь своей квартиры.

В дверях есть что-то двусмысленное. Они гладкие и какие-то таинственные. При виде стеклянной двери Маурер вздрагивал. Он их всегда боялся. А после Ванкуверского конгресса вообще не выносил. Однажды ночью в метель на вилле одного ведущего канадского архитектора собралось небольшое общество. Было уже за полночь, разноплеменная компания была в ударе, особенно веселился один пятидесятилетний архитектор с Ямайки. Он скинул пиджак и танцевал со всеми дамами подряд. Его мощная рослая фигура двигалась в свете камина в ритмах басановы. Маурер сидел в кресле, был слегка отчужденный, смотрел на метель за окном и думал о конгрессе. Он не мог не завидовать прекрасной физической форме ямайца. Тот заметил его взгляд. Иди танцевать, чего сидишь целый вечер, бросил он через плечо, гляди, какая самба. Ах, неохота, отмахнулся Маурер, танцуй сам. I'm not much of a dancer. Полумрак, сухо, запах виски, треск березовых поленьев, небольшая стычка между мужчинами. Ямаец оставил свою даму и пробрался к Мауреру. Ты, я знаю, эстонец, не правда ли? Маурер беспомощно кивнул. Эстонцы много не танцуют, продолжал ямаец, у вас, видимо, холодная кровь? Of course, тянул время Маурер. Но одна-то горячая вещь и у вас есть, наседал ямаец, the sauna. Сауна — это эстонская штука? Маурер кивнул. А вот я и знаю, что такое estonian sauna , похвастался коллега, у которого на черном лбу блестели капли пота. Ничего особенного: выскакиваешь из бани и прыгаешь голышом в сугроб, бултых, точно? Маурер послушно кивнул. Прочие архитекторы собрались вокруг них. А ямаец все хвастался: видишь, кругом снег, а я немедленно раздеваюсь догола и прыгаю в сугроб. Маурер не осмелился возражать. Ямаец действительно начал стаскивать брюки. Дамы завизжали. Скоро старик был совершенно гол, он казался большим черным котом в свете камина. Он открыл стеклянную дверь. С террасы в комнату ворвался снег. Сейчас, прыгаю! — крикнул ямаец. Он начал разбегаться. Гляди, эстонец! В глазах Маурера старикан выглядел довольно пошло. Он крикнул: но сперва ведь разогреться надо! Пожалуйста, согласился проворный ямаец, подскочил к камину и сунул в него зад. Все засмеялись. Хозяин закрыл стеклянную дверь. Но несчастный ямаец именно в этот момент решил, как настоящий эстонец, броситься в сугроб. Разумеется, через стеклянную дверь. Не забудем, что ямаец был голый. Крики, кровь, плач, «скорая помощь». Никто не понял, почему ямаец так странно вел себя, может быть, это был приступ болезни? Но Маурер знал, как все началось. Праздника как не бывало. Гости разошлись. На полу перед гаснущим камином намело снежный сугроб. Затем уехал и Маурер, сначала из этого дома, потом из Ванкувера. С тех пор он терпеть не мог стеклянных дверей. Он боялся в них проходить. Он даже в статье выступил против них.

Жена Маурера уже спала. Прежде она никогда не засыпала, пока он не приходил. По вечерам он редко выходил из дома. И теперь жену охватила непонятная тревога. Прошло четыре года, прежде чем она убедилась, что с Маурером действительно никогда не случается ничего плохого. В этом смысле Маурер был цельная натура.