Мати Унт - Прощай, рыжий кот

— Вот я и дома, — сказала вдруг Майя.

— Уже?

Майя улыбнулась и протянула руку.

— Мы еще встретимся, мир не так-то велик, — сострил Аарне.

— Да, — прошептала Майя и неожиданно засмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Просто так…

Она засмеялась еще громче и исчезла в воротах.

Проснувшись, Аарне увидел, что солнце давно уже встало. Стрелки показывали десять. За окном, на фоне бледного неба, раскачивались голые ветви. В комнате было тихо. Тети Иды, наверное, не было дома, и Аарне долго смотрел на качающиеся ветви. Постепенно в памяти всплыли вчерашний вечер и Майя.

Пройдет ночь, и наступающее утро уже не вспомнит ушедшего вечера. Аарне помнил лишь несвязные звуки, лица без выражений и руку Майи. Он почувствовал легкое волнение. Такое волнение бывает перед дальней дорогой, когда по холодным рельсам к перрону подкатывает поезд, когда стоят, до последней секунды прижавшись друг к другу. Ожидание перед дальней дорогой…

В начале одиннадцатого в комнату вошла тетя Ида.

— Вставай сейчас же. Молодому человеку не годится так долго валяться в постели, это приводит к плохим привычкам.

Она стала поливать цветы. Аарне медленно сложил простыни, одеяло и раскладушку, схватил все в охапку и потащил в соседнюю комнату за шкаф.

Когда во втором часу ночи Аарне вернулся домой, тетя Ида спокойно спала. Конечно, она могла и притворяться, но как-то она призналась, что спит спокойно, когда Аарне уходит на вечер.

Было воскресенье. На улице дул холодный ветер. Аарне провел пальцем по запыленным корешкам книг. И чего только здесь не было! Аарне взял серебристый том из серии Нобелевских лауреатов и посмотрел на мудрое лицо старика. Тагор…

Они с Индреком бродили по городу, разглядывали прохожих, искали знакомых в кафе, но никого не встретили. Небо посерело и нависло над самой землей. Вдруг Индрек сказал:

— Знаешь, я бы хотел написать о тебе.

Аарне даже не удивился.

— Ты это брось, — отрезал он.

— Почему?

— Почему! Игра не стоит свеч. Что во мне особенного? И вообще я разлагающаяся личность.

— Не прибедняйся!

Аарне внимательно посмотрел на друга.

— Что ж… Может быть, я и прибедняюсь, все может быть. Но, объективно говоря, я почти отрицательный тип.

Индрек засмеялся.

— Не остроумно!

— Скажи-ка лучше, с чего это ты вздумал писать обо мне? Точнее — о чем писать?

Индрек посерьезнел.

Его считали уже признанным молодым автором. Он проявил себя маленькими сатирическими рассказами на обыденные темы, но сам Индрек считал все это чепухой. Он хотел писать правду о себе и своих сверстниках. Но нужно ли это кому-нибудь? Интересно ли это? От всего этого можно лишь горько усмехаться. У них, молодых, есть вера, надежда и любовь. Разве это звучит пессимистически?

Но, с другой стороны, ведь не всякие сомнения следует выносить на суд читателя, незачем ему предлагать несущественное и хныкающее, на это не стоит переводить столько хорошей бумаги.

И все-таки! Не беда, что еще много запутанного, что еще не все ясно, не все правильно… Когда же человек может считать себя зрелым? Предположим, что в сорок лет кругозор достаточно широк и чувство мировой скорби сведено к минимуму. Можно писать правильно и умно.

Но что же делать в двадцать лет? Иногда невозможно молчать…

Так они мудрствовали, и так они писали, хотя бы только для того, чтобы спрятать написанное в ящике письменного стола.

…К вечеру Аарне вспомнил о Майе.

— Кто она? — спросил Индрек. — Откуда она?

— Из Таллина. А кто — не знаю.

Они долго шли молча.

Снег покрыл тонким слоем замерзшую землю, и на улице запахло нафталином.

— Она тебе не нравится? — спросил Аарне.

В вопросе таились настороженность и готовность к отпору.

— Я ведь совсем не знаком с нею. Только уж если говорить честно, то…

— То?..

— Эда нравилась мне больше. А что ты о ней думаешь? Она ведь умная девушка…

— Почему ты все время подчеркиваешь «умная»?

— А? Нет, просто так…

Аарне выжидающе посмотрел на друга. Но тот молчал, и он продолжил начатую мысль: