Гуннхильд Эйехауг - В малом жанре

Я замираю возле велосипеда, наполовину спрятавшись в тени на аллее. Во всем теле слабость, нельзя и подумать приблизиться к огню, присоединиться к молчащим ртам и вытаращенным глазам.

Пакеты с продуктами так и висят на руле, я думаю: шоколадное мороженое скоро растает, когда я открою коробку, оно потечет, снова его замораживать толку нет, консистенция уже испорчена. Что растаяло, в твердую форму не вернешь.

Это, конечно, неправда, нет такого закона природы, но именно так я думаю — что уже слишком поздно.

По улице под горку вниз бегут ребята. Остановились перед горящим домом, постояли недолго и помчались дальше, поглощенные друг другом и ночью. В их повадках ни намека на испуг. Как будто это не пожар, а костер, который развели их родители и полностью держат под контролем.

Беззаботные дети напоминают мне случай из детства, я была совсем маленькая. В то время мы жили в доме на берегу реки, несколько недель подряд шли дожди, и река стала выходить из берегов. Взрослые разбудили меня посреди ночи. «Наводнение», — сказали они, натягивая на меня свитер. «Эвакуация», — сказали мне и туго завязали шарф на шее.

Ничего подобного раньше не бывало, но я, тем не менее, не испугалась. Странное чувство, что я не сплю посреди ночи и попала в другое время, не мое, и как будто изменились запахи, и лица взрослых стали мягче. Ошеломление: я будто впервые по-настоящему узнала их и ощутила близость, не зависящую от тех ролей, которые мы обычно играли в жизни друг друга. Я получила доступ в волшебный мир, который раньше был закрыт от меня, хотя я и подозревала, Что он существует.

Я нашла взглядом детей, один взвизгнул. Возможно, эта ночь останется для них одним из самых красивых впечатлений, ночь, когда исчезли все правила. Страшное может быть приятным, пока не осознаешь опасность, они еще не научились отличать огонь от огня.

Дети исчезли в саду в конце улицы.

Полицейская машина остановилась рядом с толпой. Женщина в форме сначала встала вместе с пожарными, затем смешалась с толпой. Стоит, разговаривает с пожилым мужчиной, он немного отошел от всех и оказался рядом с ней. Он смотрит то на нее, то на пожар. Размахивает руками. Время от времени женщина-полицейский водит ручкой по белой бумаге.

Я стою, наклонясь над рулем велосипеда и вцепившись в него. Я не представляю, что мне делать. Я зритель зрителей, чего от меня ждать? В ладонях покалывает. Я думаю: «Должны бы неметь сильнее».

Ехать дальше или остаться? Я пытаюсь понять, чего я хочу, но боюсь ошибиться. Может быть, нет больше никаких желаний. Возможно, никогда и не было.

И тут подходит он.

— Какой ужас, — говорит.

Я поворачиваюсь и вижу мальчика, я именно так о нем думаю, хотя ему, конечно, скорее тридцать, а не двадцать. Не сводя глаз с горящего дома, он останавливается рядом со мной. На нем футболка и шорты, он обхватил себя руками, как будто мерзнет. Светлые волосы упали на лоб.

— Я уверен, что проживу до восьмидесяти минимум, — он кивает на огонь. — Люди забывают, что нет вакцины от беды.

Беда.

Я произношу слово быстро, оно чуть не застревает в горле, когда я повторяю его много раз подряд про себя, беда становится звуком маленького колокольчика, журчанием ручейка в лесу. В этом звуке нет опасности. И я говорю:

— По-моему, это не опасно.

Он смотрит на меня с любопытством, его теплый взгляд успокаивает. Он мне нравится, он мог бы быть моим сыном, думаю я и краснею.

— Возможно, вы правы. Возможно, беда не опасна, — говорит он.

На мгновение он будто погружается в свои мысли, но быстро прогоняет от себя воспоминания.

— Вы не знаете, давно горит? — спрашивает он.

— Максимум час.

— Надо же, как быстро.

Я опускаю голову и улыбаюсь. Я давно ни с кем по-настоящему не разговаривала и только сейчас это поняла. Все мои разговоры: «Да, спасибо, пакет нужен» и «Нет, спасибо, чека не надо» в магазине и «Здравствуйте» почтальону, если столкнусь с ним. Необычно слышать свой голос, произносящий другие слова.

Я смотрю на него. Взволнованный взгляд, светлые волосы, красивый рот. Он улыбается, я думаю: «Какой же он чистый».

— Не знаю, почему я пришел сюда, — говорит он. — Я собирался ложиться, когда увидел огонь из окна спальни. Я мог бы остаться дома, видно было хорошо. Но я почувствовал, что мне надо посмотреть вблизи.

— Это совсем не странно.

— Возможно.

Мы молчим. Он засовывает руки в карманы шорт, покашливает. Нам становится неловко. Я вдруг пугаюсь, что он исчезнет, что ему быстро станет скучно, он сошлется на что-то и уйдет, оставив меня одну. От одной этой мысли щемит в груди.