Ингер Кристенсен - Книга за книгой

Я покраснела.

Да просто баба деревенская, которой платят как сиделке, сказала я.

Я все равно благодарен.

Отлично, ответила я и вышла, не попрощавшись.

Где бы я ни была, чем ни занималась, мысли все время возвращались к нему. Я потому и плакала: его появление наполнило меня надеждой, а когда я поняла, что надеяться не на что, почувствовала пустоту. И она отличалась от пустоты, с какой я жила до надежды.

Но на что я надеялась?

Сама не знаю. Надеялась, и все.

И до чего ж приятным было это чувство!

Неужели я не могла просто длить его? Приносить еду, болтать, когда ему хочется, не надеяться, не наказывать, а быть в том, что я намечтала себе тогда у водопада?

Он медленно поправлялся, сначала стал садиться в кровати, потом без поддержки доходить до ванной и обратно, наконец, однажды сел там на табуретку и самостоятельно помылся теплой водой из тазика, который я принесла.

У него были очень живые глаза, я никогда раньше не видела у людей настолько живого взгляда. Я привыкла, что обычно у всех глаза непроницаемые.

И мне нравилось, что он на меня смотрит, в его глазах я, видимо, выглядела лучше, чем была.

Еще я любила, если он дотрагивался до моей руки или плеча, всегда легким скользящим движением, у меня внутри цветы распускались.

Мне хотелось знать, о чем он думает, целыми днями лежа в одиночестве.

Кто он такой?

Изменилась даже комната, в которой он лежал. Она перестала быть старой спальней моих родителей, и каждый раз, входя к нему с едой, я точно открывала дверь в иной мир.

Просыпаясь утром, я первым делом думала о нем, а вечером засыпала с мыслью о нем. Но он ничего не должен был заметить. Это была моя тайна. Утром я приносила ему завтрак, и мы болтали, я садилась на краешек кровати, он ел и расспрашивал меня о моей жизни и о хуторе. Единственное, о чем он не заговаривал, так это об Иваре. О себе рассказывал мало. Но любил перебирать детские воспоминания о Норвегии. Еще любил пересказывать разные книги, но получалось, как будто он о живых людях говорит. Однажды пошутил, что надо было Гитлеру прочесть «Войну и мир», тогда бы он два раза подумал, прежде чем соваться в Россию. Ее завоевать нельзя. Карл Двенадцатый пытался, и Наполеон, и Германия во время большой войны, и теперь этот вот снова пыжится, пока мы тут болтаем.

Ты знаешь, что Германия проиграет войну? — спросил он.

Я покачала головой.

Это исключительно вопрос времени, сказал он.

Зарядили дожди, холодные, косые, весенние. Они шли несколько недель, и под набрякшим небом свежая растущая трава и свежая растущая листва отливали зеленым мокрым светом, словно подсвеченные неземным солнцем. Дни с Александром заканчивались, он об этом не заговаривал, но я видела, как быстро он идет на поправку. Они были странными, эти дни: вроде ничего не произошло, но все изменилось, во мне как будто включили душу в полный накал. И чувства чередой проходили через нее. Радость, горе, злость, нежность, отчаяние, надежда, желание. Иногда такой силы, что я не знала, что мне с ними делать, куда приткнуть. Внешне все было как всегда, я делала свои обычные дела, и, когда присаживалась поговорить с ним, в наши привычные утренние полчаса, виду не подавала. Входила в комнату, он уже сидел в кровати — садился, едва меня заслышит, — я здоровалась, раздергивала занавески, чтобы впустить в комнату тусклый, блекло-серый дождистый свет, отдавала ему поднос, садилась на краешек кровати и спрашивала, как дела сегодня. Встретившись с ним взглядом, сразу отводила глаза. Если он дружески касался моей руки, отдергивала ее. А несколько раз даже вставала, чтобы показать, кто я такая и кто он. Когда я уходила от него, сердце билось в груди тяжело и жестко. Отвергая то, чего, может, и нет, ты выталкиваешь отвергаемое на поверхность и превращаешь в возможность.

Я знала, что нравлюсь ему, не сомневалась, что он часто думает обо мне. Ведь постепенно и он начал отводить глаза, если мы встречались взглядом, из этого я поняла: мысль о том, что никак невозможно, посещает и его тоже.

Однажды я сдалась. Собираясь уходить, взяла поднос, и он погладил мне руку.

Спасибо, сказал он, ты ангел.

Я поставила поднос обратно на столик, наклонилась и прижалась щекой к его щеке. Когда я выпрямилась, мы посмотрели глаза в глаза. Потом я быстро ушла.

Ничего такого, все невинно, я только поцеловала его.

Но мы стали ближе. Я запомнила его тепло, его запах. Я дошла до кухни и сразу села. Слишком много чувств и мыслей, как наводнение, меня трясло от них. Я снова вскочила и вышла на дождь. Я знала, что это последний шанс остановить то, что меня доконает. Знала, что надо вернуться в дом, умыться холодной водой и проживать день дальше как ни в чем не бывало. Но я не хотела. Я хотела к нему.