Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Ай Мин, можешь пойти со мной. Если хочешь.

Идти или не идти? В конце концов неудачная стрижка победила.

— Да все нормально. Побуду с папой.

Если Лин и была задета, она этого никак не показала; надела свои лучшие туфли и со всем изяществом вышла из дому. Мать всегда была безупречно элегантна, будто чужак в собственном доме — каковым она и была. Ай Мин с трех лет не жила с ней под одной крышей, и хоть вины Лин в этом не было, все равно у нее было чувство, что Лин лишь притворяется матерью. Ай Мин всегда было проще с двоюродной бабушкой Старой Кошкой — собирательницей редких книг, что держала передвижную библиотеку. Она возила книги по окрестностям в кузове грузовичка, прежде доставлявшего овощи. Старая Кошка жила в Шанхае сама по себе — «Я свободная современная женщина!» — и было ей уже под семьдесят.

Похороны должны были начаться в десять утра, так что Ай Мин с Воробушком неспешно завтракали. Он читал газету, а она переключалась между собранием писем Чайковского и «Искусством войны» Сунь-Цзы, и тишину нарушали разве что шелест страниц и негромкое ворчание отца в ответ на какую-нибудь статью — или просто на объявление. По «Радио Пекина» передавали то, что все и так знали, а потом повторяли это еще раз. Из соображений безопасности вход на площадь Тяньаньмэнь перекрыли, и людям приходилось собираться на близлежащих бульварах. Ай Мин поняла, что ждет не дождется нескольких секунд молчания на похоронах — потому что тогда радио наконец придется ненадолго умолкнуть.

Воробушек налил ей грушевого сока.

— Очень странно, что власти перекрыли Тяньаньмэнь. Кажется, товарищ Ху Яобан пользовался большой любовью…

Ох, бедный Ху! — подумала она. Она всю свою жизнь смотрела на портреты Ху Яобана, на его голову безупречно яйцеобразной формы, на человека, который считал, будто сможет изменить Китай изнутри, шаг за шагом ввести экономические свободы, по глоточку подносить процветание. Ай Мин все гадала: может ли такой способ вообще сработать? Кто на свете способен отведать нечто столь упоительное — экономические свободы и политические реформы — соленое и сытное, сладкое и полное обещаний — и удовольствоваться лишь одним кусочком? Кто смог бы терпеливо ждать, пока еще почти целый миллиард людей тоже этого отведает? Нет, всякий постарался бы откусить еще, и еще, и всю миску себе загрести. Конечно же, Ху Яобан потерпел поражение, и конечно же, его подвергли чистке! Собственные мысли ее тревожили. Одного вида розового платья Ивэнь оказалось достаточно, чтобы пробудить всевозможные помыслы. Даже в нынешнюю, современную эпоху розовое мало кто носил, и Ай Мин подозревала, что Ивэнь выкрасила платье сама. А как же тот парень со сползающими очками? Ей хотелось протянуть руку, коснуться его стройной талии и спросить… а что спросить? Тебе не кажется, что все это бред какой-то? Почему у нас нет слов, чтобы выразить наши подлинные чувства? Что с нашими родителями не так?

Она ушла к себе в спальню и, потому что замерзла, залезла переодеваться под одеяла, пытаясь просунуть в джинсы сперва левую ногу, а потом правую. Она лежала в кровати, одетая в штаны и только, скользя рукой меж гладкой кожей своего живота и толстой джинсовой тканью. Она представила себе, будто весь мир заключен меж этими двумя ощущениями — обнаженности и одетости, мягкости и грубости, внутреннего и внешнего. Каково было бы вовсе уехать из страны? А ведь тут стоило политике партии измениться, как тебя выслали бы в пустыню. Она натянула рубашку, а затем — свитер. Ее обнаженная кожа словно ожидала чего-то, чему никогда не суждено было случиться. Все сидело вкривь и вкось; ей явно придется перешить всю одежду и все перекроить по-новому. Я хочу жить, подумала она, вот только никто тут не знает — как.

Отец вдруг объявил, что тоже хочет пойти на площадь Тяньаньмэнь почтить память Ху Яобана и что как раз лучше идти сейчас, когда улицы уже не запружены народом. Он будто только что проснулся и до него дошло, кто именно умер.

— Ну хорошо, — сказала Ай Мин. — Я с тобой.

Тихая Птичка тут же сел складывать пару бумажных гвоздик. Закончив, он аккуратно приколол одну на пальто Ай Мин, а вторую — на свое.

Они обулись, сели на велосипеды и медленно выехали из переулка. Какой же ее отец был длинный и тощий. Может, человек, всю жизнь паявший провода, и должен был наконец с неизбежностью начать сам походить на провод. Улицы оказались почти пусты. Кучка подростков сидела на клумбе у моста Мусиди, но никто из них не мог сравниться красотой с Ивэнь, чья кожа была бела и ароматна, как мякоть груши. Ай Мин ехала вровень с Воробушком, который, словно чтобы развлечь ее, начал напевать Пятую симфонию Бетховена.