Юрий Козлов - Малый круг

Но сначала была свадьба. А перед свадьбой выдался странный вечер, когда о нем забыли. Вечером он остался дома совершенно один. Ноги сами привели его на третий этаж под дверь, где он когда-то читал следы на сухом каменном полу.

— Я хочу спросить, — сказал он, когда она открыла дверь, — ты все так же мотаешь головой, когда целуешься?

Он знал, она одна дома. Ее мать умерла год назад, муж выполнял важную работу в Африке. Она молча впустила его в прихожую, молча уставилась в глаза:

— Почему ты не отвечал на мои письма?

— Ты читала «Кола Брюньона»? Только не ври, что на твоей яблоне не остался колпак мельника.

— Колпак был, — ответила она, — я сама не понимаю, как это случилось. Но странно, что ты меня об этом спрашиваешь. Я ведь написала тебе в первом же письме.

Теперь молчал он, вспоминая, в какие черные рогульки закручивались ее письма, когда он бросал их в печку. Он протянул к ней руки, попытался обнять. Она отстранилась.

— А собственно, почему? — спросил он. — Ситуации так похожи.

— Возможно, — согласилась она, — только я стала другая. Ты был моим уроком.

— А ты моим, — сказал он.

— Возможно, — снова согласилась она, — только вот материал мы усвоили по-разному.

…Спустя несколько лет он проснулся на рассвете, явственно расслышав скрип качелей во дворе. Неторопливо оделся, миновал комнату, где спала жена, заглянул в комнату, где спал сын. Он лежал на боку, на скуле светилась нежная розовая кожа. Год назад они сидели с женой в гостях у знакомых. Мальчишка знакомых непрерывно палил на черной лестнице из какой-то жуткой трубки, начиняемой не то спичечными головками, не то пистонами. А сын все время просил, чтобы мальчишка и ему дал выстрелить, но тот из вредности не давал. Ему надоел затянувшийся конфликт, он сказал мальчишке, чтобы тот дал сыну выстрелить. Мальчишка согласился, но от злобы, видимо, напихал в трубку слишком много спичечных головок. Их сын вышел на черную лестницу. Спустя мгновение они услышали выстрел и одновременно крик. На «Скорой помощи» сына увезли в больницу. Так на его скуле появилась вечнорозовая нежная кожа.

Он пересек крохотный дворик. На детской площадке на качелях увидел свою давнюю знакомую, цвет глаз которой так он и не сумел определить. В великолепных ее волосах зарождалось электричество. Как и следовало ожидать, она совершенно не постарела.

— Хочу попрощаться с тобой, — улыбнулась она. — Садись, покачаемся напоследок.

Он покорно опустился рядом. Качели тотчас взлетели вверх. В человеческом теле не могло быть силы для подобной раскачки. Он случайно обернулся и сразу понял, откуда у его знакомой эта сила. За спиной у нее блистали, переливались на солнце белоснежные крылья. Качели едва не касались облаков.

— Ты не ангел-хранитель! — убежденно произнес он. — Ты ангел-мучитель! Ошибаясь, я мог сделаться великим человеком. Не ошибаясь, сделался тем, что вылепил из меня случай.

— Я прощаюсь с тобой, — милостиво улыбнулась знакомая, — ты более не нуждаешься во мне. Отныне ты не способен ошибаться. Ты стал такой же, как я, только с меньшими, естественно, возможностями…

Медленно, точно была из пуха, она оторвалась от качелей. Впервые он видел, как летают ангелы.

— Нет, ошибусь! — крикнул он. — Тысячу раз ошибусь! Назло тебе, ангел-мучитель! У меня еще есть время! — И вдруг: — Не улетай, подожди, у меня же сын!

Но вряд ли она слышала его. Белая точка растаяла на солнце. Двор был пуст. Он один сидел на качелях и размахивал кулаками, словно хотел дать в морду небу.

Он проснулся от тяжелого глухого боя «Ундервуда», скрипучего скольжения, предупреждающего позванивания каретки. Он ненавидел эту машину — спутницу и свидетельницу их абсолютного неблагополучия в новом мире. Она простирала черные крылья на шатком столе, как знамя нищеты, как ворон-могильщик. Но как бы там ни было, пока что ворон щадил их. Мамины пальцы летали над клавишами. Серебристые молоточки-клювики отбивали на бумаге буквы, вытягивали из новой власти не полагающуюся им копейку. Огромный — двухрегистровый — с русским и латинским шрифтами «Ундервуд» был изготовлен, как явствовало из яркого клейма на боку, в Варшаве на какой-то фабрике карабинов. Вместе с неизвестно откуда взявшимися — так же как и фабрика карабинов — польскими легионами он, должно быть, победно прошествовал в штабной канцелярии до Киева, видел белые цветы, Крещатик в солнце, слышал извлеченный из забвения органный католический «Те Deum», исполнявшийся последний раз несколько сот лет назад по случаю победы над турками, после чего был бесславно брошен в хлеву под Ковелем. Польская военная мощь оказалась призрачной. В судьбе «Ундервуда» и их судьбе, таким образом, наблюдалось сближение, только машинка была железной, а они живыми.