Энн Пэтчетт - Свои-чужие

— Ну, желаю вам по завершении хорошего дня, — сказала Дженни. Химиотерапией она не занималась. Ее дело было только подготовить пациента и вверить его заботам другой сестры.

Фикс поблагодарил и, подтянувшись на руках, устроился в кресле. Откинув голову на спинку и распрямив ноги, он слегка вздохнул, как полицейский, расслабляющийся после долгой смены в патруле. И закрыл глаза. Добрых пять минут он лежал так тихо, что Франни подумала — заснул еще до начала вливания. И, пожалев, что не захватила с собой журнал из приемной, стала озираться в надежде, что кто-нибудь оставил журнал здесь, в процедурной. Но в этот миг ее отец стал рассказывать дальше.

— Уоллис дурно влияла на маму, — заговорил он, не открывая глаза. — Вечно сидела у нас на кухне и молола языком, разглагольствовала насчет женского равноправия и свободной любви. Пойми — твоя мать собственных взглядов не имела. Что ей говорили, то и повторяла. Уоллис талдычит про свободную любовь — ура свободной любви!

— Это же шестидесятые, — сказала Франни, обрадовавшись, что он не спит. — Дух времени. Не надо все валить на Уоллис.

— Хочу — и валю.

Что ж, вероятно, это было не лишено смысла. Уоллис умерла десять лет назад от рака прямой кишки, а все ее бредни о равноправии и свободной любви кончились после того, как на младших курсах колледжа она вышла замуж за Ларри. На закате дней Уоллис он заботился о жене так же бережно, как и все годы брака — подмывал, отсчитывал таблетки, менял калоприемники. В Орегон они переехали, когда Ларри перестал практиковать и продал свою оптику. Выращивали чернику, уделяли непомерное внимание своим собакам, поскольку дети и внуки посещениями их не баловали. Подруги жили на противоположных концах страны с тех пор, как Беверли в двадцать девять лет вышла замуж за Берта Казинса и отправилась в Виргинию, и поддерживали самые теплые отношения, так что переезд Уоллис ничего в их дружбе не изменил. Не все ли равно для живущего в Виргинии — Лос-Анджелес или Орегон? Можно даже сказать, они еще сильнее сблизились, потому что, кроме Ларри и собак, Уоллис и поговорить было не с кем. Теперь они переписывались по электронной почте и болтали по междугородному телефону, благо это было бесплатно. Беверли и Уоллис разговаривали часами. Посылали друг другу подарки на день рождения, забавные открытки. Когда Беверли в третий раз вышла замуж — за Джека Дайна, — Уоллис прилетела из Орегона в Арлингтон, чтобы быть на свадьбе подружкой невесты, как когда-то на бракосочетании Беверли и Фикса (Беверли и Берт свадьбу сыграли в очень узком кругу, почти без гостей, в доме его родителей в предместье Шарлоттсвилла). Потом, когда Уоллис заболела, Беверли прилетала к ней, и они, полусидя в кровати, читали вслух стихи Джейн Кеньон. И разговаривали о том, что занимало обеих сильней всего, — о детях и о мужьях. Уоллис любила Фикса Китинга не больше, чем он ее, и плевать хотела, что он винит ее во всех смертных грехах. Если она выдерживала гнет его неприязни, пока была жива, то уж теперь-то ей это наверняка безразлично.

— Тебе не холодно? — спросила Франни. — Я могу принести одеяло.

Фикс покачал головой:

— Сейчас — нет. Холодно станет потом. Тогда и одеяло дадут.

Франни оглядела палату, ища глазами сестру и стараясь не пялиться ни на кого из пациентов — ни на спящую с открытым ртом женщину, лысую, как новорожденная мышь, ни на подростка, тычущего в экран своего айпада, ни на мать с девочкой лет шести, которая тихо сидела рядом и что-то раскрашивала. Как переносила Уоллис эти сеансы? Сидел ли с ней Ларри или оставлял здесь одну? Приезжали ли из Лос-Анджелеса их сыновья? Надо будет не забыть спросить об этом маму.

— Что-то долго они сегодня раскачиваются, — сказала она, хотя какая, в сущности, разница. Дома ждут суп и хлеб, которые Фикс есть не станет. И Марджори будет ждать их. Они посмотрят по телевизору викторину «Jeopardy!». Франни переночует в гостевой спальне наверху.

— Никогда не торопись травиться. Таков мой девиз. Я могу сидеть здесь хоть целый день.

— Давно ль ты стал таким терпеливым?

— Слово «пациент» по-английски и значит «терпеливый». Скажи-ка лучше — так вы с Элби общаетесь?

Франни пожала плечами:

— Он время от времени дает о себе знать. — Ей в свое время приходилось так много говорить об Элби, что теперь она как бы для равновесия старалась не говорить о нем вовсе.

— А что слышно о старине Берте? Он-то как поживает?

— Все как будто в порядке.