Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Две пленки, отснятые целиком. Семьдесят два кадра. Испортить они умудрились совсем немного. Пять кадров Валик щелкнул в школьных коридорах, без вспышки. И там все растеклось быстрой дымкой, лица белесые с глазами кляксами. Еще несколько с неправильной выдержкой, слишком темные, а еще — совсем серенькие, с серыми фигурами. Но кроме этих — полсотни ярких снимков, на каждом — Валик в ракушечных ожерельях, Валик на склоне в стеблях сухой травы. Ленка стоит, раскинув руки и смеется. Сидит, подняв лицо, плечи укрыты водопадом светлых волос.

Да много всего. Она опускала их в воду, в самую большую и глубокую кювету, чтоб насмотреться потом, когда уже унесет в комнату и там сядет на полу с глянцевателем. И поверх всех положила снимок, где они вместе. Их целых пять штук, таких кадров, Панч тогда сбегал в корпус, притащил маленького важного Петра, а следом, конечно же, торопилась Валечка, с обожанием глядя. Быстро показал, куда смотреть и как нажимать. И Петр, сипло командуя, покрикивал:

— Тута сидите вот. Елена Сергевна, та поближе ж!

Панч тогда засмеялся и обнял ее длинной рукой, облапил, притиснул к себе, дурачась, сказал басом, дыша в ухо:

— Сидите смирно, Елена Сергевна!

И она замерла, стараясь не закрывать глаза, и желая, пусть щелчок фотоаппарата длился час, а может год или пусть вечно. Так вот сидеть, и чтоб никто не понял, что с ней.

После боялась, что на лице все прочитается, на снимке. И вот он — под тонким слоем воды. Два лица, очень крупно, волосы вперемешку на сомкнутых плечах — темные и почти белые. Его скула у ее щеки. Веселые такие. Как будто у них полно всего было и впереди тоже полно всего, одно сплошное счастье. Отличный снимок, хоть в журнал его.

А еще рука Валика вокруг ее плеча, и его пальцы на клетчатой рубашке.

В коридоре мама вышла из спальни, мягко прошоркала в туалет и вышла, под шум воды поскреблась в матовое стекло, закрытое старым покрывалом:

— Лена, уже ночь совсем.

— Мам, я почти все.

Ленка накрыла снимок испорченным отпечатком, черным от проявителя.

— Утром покажешь, да? — мама зевнула, и ушла.

— Да, — прошептала Ленка, — угу, наверное.

Усмехнулась. Из полусотни кадров маме показать нельзя было ни одного. Вернее, там где сама Ленка, эти еще можно. Хотя начнет же спрашивать, а где сам санаторий, где всякие новые друзья, и вообще.

Скажу, пленка засветилась, решила Ленка, унося в комнату, где на полу ждал глянцеватель, кювету, полную январского Коктебеля, моря среди гор, и сосен на склонах.

Такая незадача.

Ленка все-таки позвонила Сереже Кингу, в тот день, когда поругалась с мамой, из-за фотографий. И ссора была совсем пустяковая, но Ленку ужасно взбесила. Она уже понимала, из-за чего многие ссоры у них в доме происходят, не маленькая. Мама злилась, и не на нее. Снова кончались деньги, а тут Светка позвонила, ей на что-то там срочно нужен был из дома перевод, она не сказала, на что, сюрприз-сюрприз, узнаете — ахнете, но пока не скажу.

А еще пришло письмо от бабки, в котором та, после обязательного перечисления приветов раскиданной по городу дальней родне, сообщала о своем намерении приехать, поосмотреться, и насчет, чего из мебели с собой везти.

Мама от потрясения тут же слегла с жуткой головной болью, а после, увидев на письменном столе дочери рассыпанные фотографии, возмутилась. Шевелила глянцевые отпечатки пальцем, и громко, с раздражением комментировала. Глобально, как она любила.

— Нет, Лена, ты меня просто убиваешь. У-би-ва-ешь! И это все, чему ты научилась у сестры? Ну хоть что-то тут есть приличного качества? Все какое-то… серое, тусклое.

— Угу, — подсказала вполголоса Ленка с дивана, листая книгу и не видя в ней строчек, — черно-белое такое…

Мама толкнула от себя фотографии и взялась за виски.

— Опять! Опять мне грубишь! Ты бегаешь в магазин, покупаешь там эти свои… закрепители, и всякую химию. И зачем? Чтоб сделать сто одинаковых серых снимков? Что ты молчишь? Я с тобой говорю или нет?

Ленка прикусила губу. Она знала, лучше бы маме отвечать. Тогда разговор быстро кончится, мама уйдет в кухню пить корвалол и вслух рассказывать о своей загубленной жизни. Но не хотелось. Хотелось молчать, глядя в книгу. И ждать, когда маме надоест. Но в том и петрушка, что чем дольше Ленка молчала, тем сильнее и громче высказывалась Алла Дмитриевна.

— Боже мой! — рыдающим голосом подтвердила мама Ленкины унылые размышления, — да за что мне такое наказание! Ты еще… и бабка еще эта…