Елена Блонди - Шанелька и Крис [СИ]

Понизив голос, заворковала о своем, загораживая скрипача, а он неловко отвечал, стесняясь заботы, что-то про ужин и не замерзни, и куртку не расстегивай.

Скучающие пассажиры, которые вокруг сидели и полулежали в неудобных пластиковых креслах, с интересом разглядывали небольшую толпу, где был альт, и жестоко сверкающая труба, и перламутровая флейта с круглыми кнопками в тонких руках Марианны, а еще — стеклянный треугольник у невзрачного мальчика в черном бушлатике с золотыми пуговицами. И — небольшой барабан, прижатый к животу другого мальчика, в растаманском радужном берете.

— Да где он? — Марианна отлепилась от возлюбленного, возмущенно оглядываясь по сторонам. И вдруг ахнув, засмеялась, прижимая к груди флейту.

— Ну, — раздался за спиной Крис знакомый и недовольный голос, — чего ржете. Ну, вот я.

Шанелька, с изумлением глядя, прикусила губу. Марианне можно, она своя, а вот ей нужно бы удержаться. Но тяжело, хохот стал общим, и ребята сквозь смех выкрикивали шутки.

Васька вышел вперед, опуская руку со скомканной в ней серой шапкой, с вызовом повернулся, чтоб все полюбовались. На месте роскошных золотых дредов сверкала напрочь побритая голова. Не очень ровно, за ушами торчали клочки волос.

— Ты что, башку в печку совал, а, гитарист? — орал альт басом, — или собаки тебя таскали?

— То его барышня потрепала, точно! Повыдерла все волосья!

— Васька, паричок подогнать? У меня подруга в костюмерной, а? Она тебе и бороду приклеит.

— Конькова нашего на пятнадцать суток забрили, а-а-а!

Васька внимательно посмотрел на лицо Крис, прищурился. И она, стараясь убрать с лица замешательство, поняла, шапку снял специально. Подловил, черт с ушами, усмехнулась сердито, и сразу подумала, а уши-то, торчат, как у чебурашки.

— Захотел и постригся, — с вызовом объявил Василий, — а что, плохо выгляжу?

Спрашивал вроде у всех, но смотрел именно на Кристину. Она улыбнулась в ответ. Потом кивнула ободряюще. Но правда была в том, что бритая голова катастрофически не шла прекрасному Ваське Конькову, и, хотя он оставался вполне милым и симпатичным парнишкой, яркой, той ослепительной красоты, не стало. Вернее, она поугасла, будто прикрутили свет, да нестрашно, размышляла Крис, кивая чьим-то шуткам и словам, ведь он все тот же чудесный щенок Васька, но оказался в итоге не таким простым, и может быть, чересчур замороченным, на свою же бритую голову. В которой — мысли, созвучные рассказанной им в ту ночь книге, о не гармонии полной красоты. А может быть, так и нужно. Если бы после ночного свидания он вошел в ее сердце, да, так вот, немного пафосно, но по сути верно, ей было бы совершенно наплевать, как там побрита смешная башка гитариста Конькова, и он сразу увидел бы это по выражению ее лица. Как, к примеру, наплевать ей сейчас на любой внешний вид холодного стильного Азанчеева, от рваного макинтоша и пирсингов которого они с Шанелькой старались убежать в летнем Коктебеле. И не заставишь ведь себя. И надо ли заставлять?

Пока она размышляла, ободряюще улыбаясь бритому мрачному Ваське, вокруг снова что-то изменилось. Было впечатление, что, сдвигаясь, изменилось само пространство, и Крис не сразу поняла, это флейта у губ серьезной Марианны пропела несколько плавных, гармоничных нот, выговаривая щемяще знакомую мелодию.

И стихая, уступила место глухому барабанному стуку.

Барабан сказал свою фразу. Вокруг встала тишина, и в нее вклинивались высокие, под самым стеклянным потолком, объявления, внезапно правильно находящие себе место в повторе первой музыкальной фразы уже скрипкой у подбородка Просперо.

— Электричка на Балашиху отходит от третьей платформы…

Подхватывая скучные слова, скрипка повторила музыкальное послание флейты, и стихла, а барабан снова утвердил свое «тум-ту-ду-дум».

Шанелька, растерянно смеясь, встала ближе, касаясь плечом плеча Крис и обводя глазами маленький оркестр, людей, что стали подходить, останавливаясь в проходах и за спинками кресел.

Инструменты вступали один за другим, проговаривая одну и ту же фразу, выпевали ее же дуэтом, усиливая звук, ну да, понимала Шанелька, если знаменитое «Болеро» исполняет оркестр, в нем в десять раз больше инструментов и звук нарастает по мере того, как они вступают, расширяя собой пространство, а тут ребят всего семь, нет, восемь человек, им приходится изворачиваться. Не то слово, одернула она себя, но неважно. Главное, пространство звучит, и глухой стук барабана делит музыкальные фразы, одновременно как бы приколачивая их друг к другу. Или — ставя печать. А поверх музыки, как блик на солнечной прозрачной сосульке, появляется в правильных местах тонкая нота стеклянного треугольника, даже странно, как ясно ее слышно.