Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Кира сунула смятый фантик в карман ветровки. Рассеянно скользя взглядом по старым и новым надписям, поворачивалась. И замерла, сжимая в кармане руку в кулак. Сердце заныло.

МОЯ ДЕВОЧКА — сообщали острые буквы на закопченной стене, выше уровня глаз стоящего человека.

Мало ли, попробовала уговорить себя Кира, напряженно разглядывая острые очертания высоких букв, такие знакомые — по надписи на бетонной ограде старой лестницы. Эти два слова были оставлены слева от проема, и последняя буква А обрывалась, недописанная, как раз над линией выхода в соседний купол.

Там ничего нет, беспомощно сказала себе Кира, вытаскивая из кармана стиснутый кулак, да глупости, если бы дырка, понятно, но стена над проемом гладкая, он дописал бы тут. Не на другой стороне.

— Он? — спросило вдруг эхо в ответ на шуршание куртки, уточняя, и заговорило быстро, уже уверенно, — он-н, он-он, он!..

— Нет, — голос Киры возвысился и сорвался, она глотнула и повторила, — нет!

И замолчала, слушая. Но эхо, увлекшись предыдущим словом, кажется, не обратило внимания на ее протест. Или Кира временно оглохла от волнения, так бывает, вроде и говоришь, а не слышишь, что именно.

Она встала, машинально проводя руками по куртке, оглянулась на свой рюкзачок, он казался терпеливым котом, а больше ей не у кого было просить молчаливой поддержки. И ватными шагами двинулась к надписи, глядя испуганно, будто боялась, что буквы прыгнут и нападут, целя в шею и лицо острыми концами.

Они и прыгнули. Как только вошла в низкую арочку, выпрямилась, оглядываясь. И подняла руки, защититься от слов и строчек, которые кричали со стен, ей.

МОЯ ДЕВОЧКА! — вопила жирная надпись напротив.

ТЫ НЕ ЗАБЫЛА? — вторила ей другая, пониже.

ОБЕЩАНИЕ, ДЕТКА, ТЫ ОБЕЩАЛА!

САМЫЕ ЛУЧШИЕ СЛОВА. ТЫ МНЕ. ТЫ ИХ МНЕ.

НАВСЕГДА! ВМЕСТЕ, МОЯ, ВМЕСТЕ!

И вокруг, линиями, волнами, свешивая концы строк, задирая их, мельча буквами и растягиваясь росчерками, мельтешило написанное, и оно же шелестело и шуршало переплетенным эхом, толкая в уши и вползая в голову.

Кира не стала читать посланий. Закрывая глаза, попятилась, наткнулась локтем на край проема, проскочила, неуклюже ступая, и выпрямилась с другой стороны, покачиваясь и держась за пачкающую стенку. Сердце сильно бухало, до боли в ребрах. Память стучалась в мозгу, требуя внимания, но Кира запретила ей воцаряться. Не для того она когда-то потратила столько сил, чтоб прогнать, запечатать, избавить себя от куска собственной жизни. Вырезать его, как вырезают испорченный кусок, потом заворачивают трижды и уносят прочь, чтоб ни запаха, ни пятнышка. Потом моют руки…

— Какого хрена, — сказала хрипло, по-прежнему не открывая глаз, — я что, обязана кому-то? Какого я говорю, хрена? Обойдетесь.

Снаружи, со света, послышались шаги, сначала быстрые, потом медленные робкие. Эхо с готовностью пересказало — кто-то идет, сюда, внутрь.

— Мама, — сказал детский голос, пугаясь, — мам, тут тетя. Разговаривает.

— Иди сюда. Быстро! — голос матери забрал детские шаги, и удаляясь, спохватился, спрашивая, — тетя? Обычная?

— Стоит, — послушно рассказал детский голос, — говорит одна.

— Пойдем.

Кира усмехнулась, открывая глаза и ощущая надпись над своей головой, как перегретый обогреватель, от которого нехороший сухой жар. Если бы тетя лежала и стонала, нужно зайти, посмотреть. А если стоит и болтает сама себе, лучше уйти. И поскорее. Кому нужны сумасшедшие.

…Я могу завыть и забормотать, поднимая руки. Тогда любой, кто сунется, удерет, мелькая пятками.

Думать это было забавно, и можно прикинуть, как рассказать забавное подруге Веронике, прям вот сейчас начать прикидывать, чтоб не думать о прочем.

Кира, не поворачиваясь, прошла к середине, взялась рукой за камеру, терпеливо ждущую на штативе. И рассердясь, резко повернулась. Какого черта? Черта и хрена. Все это было (этого не было, подсказал мозг, и Кира кивнула, соглашаясь, не было) так давно, ну смешно, дайте посчитать, тридцать почти лет назад. И длилось, ну ладно, не длилось, две недели.

«Я не позволю двум неделям уничтожить целую жизнь. Я ее — живу! Столько лет я…»

Гневная тирада осталась недодуманной. Надписи не было. Вместо нее корявый рисунок изображал даму с раздутыми бедрами и огромными сиськами, волосы висели до плеч, прочерченные черными прямыми линиями. «Оля — корова», лаконично сообщало пояснение под шедевром.

Кира подняла брови, потом морщины на лбу разгладились, губы сложились в злой усмешке. Вот так нужно поступать со всякими попытками напасть и сломать. Утретесь, кто вы там, в других слоях мироздания, если пялитесь сейчас на меня, радуясь испугу. Я смогла когда-то, и могу сейчас. Тем более, время прошло, с собой унесло. Далекое прошлое становится с каждым днем дальше. И отлично.