Елена Блонди - Вот роза... [СИ]

Время шло, гаммы то ускорялись, то плыли медленно, Лора сидела прямо, потом боком, потом поджав ноги и скинув самодельные шлепанцы на войлочной подошве. На веранде ходила бабушка Галя, маленькая, в яркой косынке на седой голове, старалась потише, звякала и внезапно гремела чем-то жестяным, испуганно замирала: не спугнуть горошины нот, что сыпались и сыпались с глянца клавиш.

Лора сидела и думала. О том, что мама станет ругаться, — пока пили чай и болтали о варенье, пока гаммы, а потом еще Инна станет бегать собирать большую папку с нотами, и расчесывать волосы, ну, и домой же еще идти полчаса не меньше, получается, когда мама придет с работы, у Лоры все еще не сделаны уроки. А еще о том, что Инна младше одноклассниц, так странно, родители сами решили отдать в школу на год раньше, и теперь ее подначивают девчонки, потому что — длинная дылда, худая, выше всех, а глаза раскроет и всему удивляется. Всему, о чем шепчутся на переменках. Про поцелуи, и кто из девятого кому дает. Насчет «дает» Лора и сама толком не понимала, как это. Но про поцелуи над Инной посмеивалась вместе со всеми. Хотя сама ни разу еще, ни с кем. Только влюблена была в Олежку Рубанова, и то совсем коротко, это Виолка вдруг стала на него смотреть, на физкультуре, и глаза закатывать, ой девки, ой не могу, смарите, какие мускулы у Олежека… Лора особенных мускулов не заметила, мускулы — это вот, как в мульфильме про Маугли, а еще Олежка совсем белобрысый, даже можно сказать, рыжий. Почти. Но если опытная Виолка сказала, понимала Лора, значит, так и есть. Так что — влюбилась. И теперь стучала сердцем, когда он заходил в класс, и даже иногда-иногда, совсем редко, вдруг говорил ей (ей!) «Лорка, дай физику скатать». Ну, вернее, один раз сказал «Лорка», честно поправила она себя, обнимая затекшие коленки под синим подолом школьной юбки, а два раза — Демченко. Но все равно прекрасно, не стал орать, как другие — эй, Крыска-Лариска!

— Фу, — Инна крутнулась на табурете, поджимая коленки, чтоб не удариться о пианино, — я все. Надоела эта музыкалка! Хорошо, в мае уже выпуск.

Вытянула ногу к полу, останавливая вращение.

— А сыграй что-нибудь? — попросила Лора, тоже опуская ноги в шлепанцы, — настоящее, чтоб не гаммы.

Инна кивнула. И, снова разводя руки, раскрыла пальцы, топыря мизинцы, будто хотела достать ими беленые стены, увешанные чеканками. Волосы свесились, закрывая лицо.

— Тада-дада-дада-дада-дам, тада-дадам, тадададам…

Ноты перестали быть горошинами и воробьями, теперь они, как те розовые лепестки, думала Лора, слушая знакомую, выученную вместе с Инной мелодию, будто пришел ветерок, снимает их по одному с большой растрепанной розы, вытягивает нежным шарфом и уносит вверх, закручивая спиралями.

— Тададам-тада-да-дам, — с силой негромко командовала пальцами Инна, и, тряхнув головой, как всегда, объяснила, — «К Элизе», Бетховен.

Когда они уходили, бабушка Галя, поворчав, что не стали борщ, свежий, только сварила вот, торжественно вручила Лоре поллитровую банку, укрытую пергаментом, туго завязанным тряпочной полоской. Инна фыркнула и захохотала, тесня смущенную Лору к ее сумке.

В банке было розовое варенье. То самое, из тараканьих жопок.

А в конце мая, когда седьмой класс сдал экзамены, классная собрала всех, уже нетерпеливо глядящих в широкие окна, на долгожданную летнюю свободу — ветер в серебряных листьях тополей, и мягкий пух, летающий ватными комками, сказала, оглядывая толпу:

— В этом году летние отработки будут не в школе. Сонин, вытащи линейку изо рта. Зубы сломаешь. Всем классом едем в раздольненский район. На десять дней.

— На картошку! — заорал Сашка Перебейнос, ногой толкая портфель Ольки Осиповой.

— Пошел вон! — та наклонилась, подхватывая с пола книжки.

— На розу, — скучно поправила классная, — да тише! А то двоек сейчас по поведению. Шепелева! Не посмотрю, что отличница!

— У меня экзамен, Надежда Петровна, — расстроенно отозвалась Инна, — в музыкальной.

— А у меня освобождение! — толстая Виолка застегнула на импортной рубашке карман с клапанчиком, собирая шею тремя подбородками, оглядела пышную грудь.

Классная закатила глаза, поправила кудри жесткого парика. Побарабанила пальцами по красной обложке журнала.

— Ну, конечно, сейчас начнете мне справки свои сувать. А работать кто будет? Пушкин? Ты, Шепелева…

— Я хочу, — возразила Инна, накручивая на палец конец хвоста, — я как раз хочу поехать, Надежда Петровна. Экзамен этот.