Сергей Петросян - Аль-Лат

Пожилой нервно вертел головой и полями своего канотье больно елозил по Аллиному уху. Впереди, рядом с водителем сидел худой старичок в серой войлочной шапочке и черной застиранной рубашке. Его огромный мешок Арчил долго пристраивал в багажнике. Наконец все устроились, мотор, натужно откашлявшись черным дымом, завелся, и «Москвич», весело жужжа, понесся вдоль бетонного забора аэропорта. Позади остался огромный плакат «С курортов Краснодарского края — самолетами Аэрофлота!» Неожиданно Алла увидела море. Взошедшая луна освещала огромную, до горизонта поверхность и отражалась в ней желтой дорожкой, бегущей по покрытой мелкой рябью поверхности навстречу автомобилю.

Не снижая скорости, Арчил, оставив одну руку на руле, интимно прилег на колени старичку и принялся рыться в бардачке. Нашарил потрепанную кассету и с громким всхлипом воткнул ее в спрятанную под торпедой магнитолу. «Гоп-стоп, магазын номер сэмдэсят адын!» — раздалось из хрипящего динамика. Очарование лунной ночи сразу пропало, а пожилой курортник в очередной раз больно царапнул Аллу своей шляпой.

* * *

Хлопки одиночных выстрелов и автоматных очередей, доносившихся со всех концов лагеря, заглушал грохот профильного железа. Почти все дома в Шатиле были построены из серых оцинкованных листов и пули прошивали их насквозь, оглушая оставшихся в живых двойным ударом — правая стена, левая стена. Иногда добавлялся звук разлетавшихся в мелкие брызги стекол. Сентябрь — жаркий месяц в Ливане и солнце раскалило железные листы. В бараке было жарко, но Шакиба знобило от ощущения близкой смерти. Он опрокинул набок кровать с пружинной сеткой и вжался в дощатый пол. Разумеется, стальная проволока не могла спасти от выстрела из Калашникова, но почему-то даже эта преграда притупляла чувство страха. Дверь с треском распахнулась под ударом кованого ботинка. Фалангист в израильской каске подслеповато щурился, глядя в полумрак барака сквозь прицел М-16. Через металлическую сетку Шакиб отчетливо видел человека, который пришел, чтобы УБИТЬ ЕГО. Враг стоял на одном колене, целясь в груду матрасов и солдатских одеял, сваленных в дальнем углу. Хорошо был виден красно-белый шеврон с ливанским кедром на рукаве и татуировка в виде маронитского креста на запястье. Просить пощады, сдаваться в плен не имело смысла — задача у гостей была простая: убить всех, кто окажется на территории лагеря. Панцирная сетка предательски зазвенела от близкого взрыва, и гость, безошибочно определив источник звука, выпустил очередь прямо в ненадежное укрытие вросшего в пол человека…

Шакиб резко сел в кровати и зажал себе рот, чтобы криком отчаяния не разбудить соседей по казарме. За полгода в училище ночные кошмары почти перестали его мучить, и вот — опять.

Занятия с утра до вечера, учебные тревоги по ночам, дружное валяние дурака в часы самоподготовки, редкие поездки на автобусе в Симферополь по воскресеньям — все это отвлекало от тяжелых воспоминаний. Чернокожие курсанты из ФРЕЛИМО умудрялись проносить в казарму русскую водку и докторскую колбасу. Из столовой прихватывали черный хлеб, густо намазанный горчицей, и после отбоя устраивали «жамтар» — пирушку на сдвинутых в квадрат четырех тумбочках. Палестинцев на курсе было трое, и поначалу они сторонились безудержного веселья под мозамбикские мелодии, несущиеся из старенького магнитофона. Шакиб еще в Ливане пробовал местное пиво, но в глубине души считал это грехом, позволительным только заклятым врагам — христианским фалангистам и иудеям. Водка же в сочетании с колбасой, сделанной из неизвестного мяса, казалась ему пределом вероотступничества, не предусматривающим прощения. Через полтора месяца, когда словарный запас позволил курсантам сносно объясняться друг с другом по-русски, один из африканцев-мусульман поведал ему, что Аллах позволяет отходить от запретов, когда правоверный находится в походе. «А здесь, в Перевальном, военное училище. Значит, мы все — в походе!» — многозначительно заключил чернокожий толкователь Корана.

В тот первый раз водка обожгла ему нёбо и язык, но вкус докторской колбасы с горчицей оказался неожиданно приятным. В здешней столовской пище ему не хватало остроты арабской кухни, к которой он привык с детства. Разваренные макароны с сыром и пресные биточки набивали желудок, но ноздри не чувствовали запаха продуктов, лишенных ароматов специй. Еда радости не доставляла, и в столовую Шакиб ходил, как на медицинскую процедуру. Сейчас же теплая волна опьянения в сочетании острой, вышибающей слезу, горчицей напомнили ему что-то неуловимо родное. Мягкий зной пустыни после захода солнца, острые шарики фалафеля на лепешке, разъедающий глаза дым ночного костра… Русская горчица и водка вызвали целую гамму чувств из недавнего прошлого — и приятных, и тех, о которых хотелось забыть навсегда.

Читать дальше