Николай Бойков - Дом на волне…

Капитан. Кто же знал? Была империя…

Витя. Империя была? ЭССесерия, да! История африканская. А может — российская? Может, не паспорта наши в залог положили, а нас с тобой — чей-то капитал отрабатывать. Чей?

Капитан. Ты кого обвиняешь?! Страну?

Витя. Боже упаси! Прости, вырвалось. Ты — другое скажи мне. Это я мог чего-то не видеть. Но ты ведь — не рядовой моряк. Ты — капитан-директор. За всех отвечаешь. Неужели не чувствовал, что наш бронепоезд по шпалам прыгает, как телега по ямам. Чувствовал?

Капитан. А ты переменам и перестройке — радовался?

Витя. Так я думал, что все будет к лучшему — советская власть, с детскими садиками и профсоюзными санаториями, как в СССРе было, плюс — демократия американская и зарплата европейская! Очень мне тогда эти два слова нравились — американская и европейская. (Трогает раскрытой пятерней собственный лоб и ловит ртом воздух.) Ну, и пиво, ясный перец, на каждом углу в кружках баварских, а не в баночках из-под варенья, как в Новороссийске или в Архангельске, где каждый встречный мужик с баночкой, будто анализы мочи сдавать собирается. Сейчас расскажи кому — не поверят. А я за Горбача на митинги шел, как за кружкой баварского. Чтобы из кружек пить, а не из баночек! Понял?

Капитан. И я перемен ждал. Новой работы. Тревожился. Что будет? Как? Справлюсь ли я? Я работу мою любил, больше чем жену. И, поверь, что даже жена моя про успех моей работы думала. Такие мы идейные были? Нет. Но работа каждой семье уважение давала. Ребенок в садике говорил громко — мой папка — рыбак! Я не стесняюсь. Да, я — человек труда. Таким меня воспитали и сделали. Таким, если честно сказать, я себя уверенно в жизни чувствовал и сам себе нравился. А когда перестройка началась, я думал, что работать еще интереснее будет. Зарплата больше. Города современнее. Жене и детям — подарки всякие. Я и сейчас верю, что партия хотела нам блага. И жена говорила мне много раз: я, Сашенька, потерплю. Ты работай. И все у нас будет, как у людей: квартира, соседи, внуки на даче, и ты на машине повезешь нас к морю. Я — экономная, и я тебя дома не подведу. А ты работник хороший, это все знают.

Шпринг. Время идет, Гриша, давай играть. Вот три баночки, вот — косточка. Кто с косточкой останется — тому прыгать.

Витя. Что ты пристал? Я сразу скажу, кто останется — ты! Не веришь, смотри! На меня играем. Раз! Два! Три! Где косточка? Нет. На капитана. Раз! Два! Три! Нет косточки. На тебя. Раз! Два! Вот и косточка. Тебе, Шпринг, акульи зубы считать… Иди-иди. Не мешай нам. Может мы и взаправду последними здесь остались? Все вернулись, а мы потерялись? Может быть, там коммунизм уже какой-нибудь плохонький? Почти настоящий? Только без нас. Ты прости, капитан. Я готов работать и работать. Я же морской человек! Мы с тобой, можно сказать, последние труженики моря. Это железно. Но я хочу понять, почему нас страна здесь забыла? Послала сюда и забыла? Сколько нам еще смены рабочей ждать? Где этот Горби? Без меня пиво пьет?

Капитан. Ты забыл совсем — он не пьющий.

Витя. Правильно на флоте говорят: если не пьет, то або пидлюка, або хворий…

Капитан. Хворый, хворый. За это его — президента России — лучшим немцем года назвали и премию мира назначили. Театр идиотов на сцене абсурда. Он перед Европой глухарем заливался. Сам говорил и сам себя слушал. Немцы-то по-русски не понимают. Заговорщик президент, заговорщик.

Витя. Заговорил, как приговорил!

Капитан. А страна за нами вернется. Верь. Нас не забыли. Мы просто не все знаем. Многое могло измениться. Но Родина помнит своих героев…

Витя. Посмертно?

Капитан. А «Прощание славянки»? «Полонез Огинского»? «Вьется в тесной печурке огонь»? Охрана здоровья? Моральный Кодекс строителя коммунизма? Сколько лет прошло?! А если бы нас послали на Марс?

Витя. Когда я был комсомольцем, говорили: а если б ты вез патроны?

Капитан. Не актуально. Ты представь, что мы улетели в Космос и ждем на другой планете, когда за нами прилетит космолет. Можешь представить?

Витя. В этом-то моем космолете? (Трогает ладонями жерди клетки.) Легко. Улетели по путевке комсомола, да? Теперь карантин у нас, чтобы заразу на родину не привезли. А то я себя измучил: почему нас на берег не выпускают? А это профсоюз наш и медики в белом — о здоровье нашем беспокоятся… А где тогда трудовое законодательство? Где твои партийные вожди, капитан? Почему трибуны не вижу? Нас, наверное, работяг и вождей, на разные планеты послали. Мы — под солнцем, они — под кондиционером. А я-то думал, чего я так потею?