— Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.
— Ну-ка, отцы, давайте наяривайте.
Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:
— Жил-был Географ один,
Карту имел и глобус.
Но он детей не любил,
Тех, что не метили в вуз.
Он их чуханил всегда,
Ставил им двойки за все,
Был потому что глиста,
Старый, вонючий козел…
Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.
— А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?
— Кто говорит?
— Машка Большакова из «а» класса, — сознался Овечкин.
— Спойте нам песню, — жалобно попросил Тютин.
— За мах, — согласился Служкин. — Я пьяный, мне по фиг.
Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:
— Когда к нам в Россию поляки пришли,
Крестьяне, конечно, спужались.
Нашелся предатель всей русской земли,
Ивашкой Сусаниным звали.
За литр самогону продался врагу
И тут же нажрался халявы.
Решил провести иноземцев в Москву
И лесом повел глухоманным.
Идут супостаты, не видно ни зги,
И жрать захотелось до боли.
И видят: Сусанин им пудрит мозги,
Дорогу забыл, алкоголик.
От литра Сусанин совсем окосел.
Поляки совсем осерчали,
Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»
На части его порубали.
Но выйти из леса уже не могли,
Обратно дорога забыта.
И, прокляв предателя русской земли,
Откинули дружно копыта.
От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.
— Ты что, с ума сошел? — спросила она. — Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно — он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, что можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, что можно, а чего нельзя ученикам!..
— Все-все, Надя, — торопливо поднялся Служкин. — Дома разберемся… — Он пошел вниз, оглянулся и подмигнул: — Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!
— Нашел с кем дружить! — с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь.
— Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, — мрачно отозвался Служкин.
— Вовка, я с Шурупом домой пошла! — громко объявила Ветка. — Ты оставайся, если хочешь, а меня Витька проводит. Надя, отпустишь его?..
Надя фыркнула.
Шуруп был усталый и сонный, молчал, тяжело вздыхал. На улице Служкин взял его за руку. Тьма была прозрачной от свечения снега.
— Представляешь, Ветка, я недавно одной своей ученице рассказывал историю нашего выпускного романа, — неожиданно признался Служкин. — Приврал, конечно, с три короба… Она затащилась, а мне грустно стало. Давай как-нибудь съездим снова на ту пристань?
— Зачем в такую даль ехать, когда и дома можно?
— Дура ты, — огорчился Служкин.
Они по заснеженным тротуарам тихонько дошли до клуба, и тут Служкин обнаружил, что забыл дома сигареты.
— Блин, Ветка, — пробормотал он. — Можно, я до киоска сгоняю?..
— Сгоняй, — согласилась Ветка. — Только не долго. Я жду тебя дома.
Служкин побежал по улице, оставив Ветку с Шурупом, обогнул здание клуба и углубился в парк, который все называли Грачевником. Фонари здесь не светили, и Служкин сбавил ход до шага. В Грачевнике стояла морозная, черная тишина, чуть приподнятая над землей белизною снега. Тучи над соснами размело ветром, и кроны казались голубыми, стеклянными. Дьявольское, инфернальное небо было как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы. Служкин свернул с тропы и побрел по мелкой целине, задрав голову. Ноги вынесли его к старым качелям. В ночной ноябрьской жути качели выглядели как пыточный инструмент. Смахнув перчаткой снег с сиденья, Служкин взобрался на него и ухватился руками за длинные штанги, будто за веревки колоколов.
Качели заскрипели, поехав над землей. Служкин приседал, раскачиваясь всем телом и двигая качели. Полы его плаща зашелестели, разворачиваясь. Снег вокруг взвихрился, белым пуделем заметался вслед размахам. Служкин раскачивался все сильнее и сильнее, то взлетая лицом к небу, то всей грудью возносясь над землей, точно твердь его не притягивала, а отталкивала. Небосвод, как гигантский искрящийся диск, тоже зашатался на оси. Звезды пересыпались из стороны в сторону, оставляя светящиеся царапины. Со свистом и визгом ржавых шарниров Служкин носился в орбите качелей, — искра жизни в маятнике вечного мирового времени. Разжав пальцы в верхней точке виража, он спрыгнул с качелей, пронесся над кустами, как черная, страшная птица, и грянулся в снег.
Читать дальше