Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

«Чайхана» настолько в обиходе у узбеков, что служащие учреждений преспокойно в час занятий оставляют свои столы и ожидающих посетителей и уходят в «чайхану». Узбеки пьют из маленьких чашечек. Обыкновенно несколько человек из одной. Русские берут один чайник стаканов на пять и пьют в одиночку.

Мой Джюма остается маленьким злословом:

– Почему 10 узбек один чайник чай пьет, а один урусский 4 чайник пьет?

Что я ему мог ответить? У Джюма много наблюдательности.

– Скажи, почему на русский город писано: кондитурский, а продает халэб? Другой лавка писано: буличнай, а продает халэб? Третий лавка писано: пирожний, а продает халэб? А где писано халэб, ничава не продает? Ги-ги-ги, – и хитрая улыбка на всю рожицу.

На углах улиц сидят старые узбечки и продают чуреки своего изготовления. Узбеки покупают, идут к «чайхане» и, взяв чайник «кок» чая, и разломав по числу присутствующих чурек на кусочки, пьют чай в круговую из одной пиалы. Сидят часами и беседуют, как итальянцы за литром вина. Наш брат, как известно, теперь всему миру, выпивает литр вина за пять минут в одиночестве, потом разговаривает, тоже в одиночестве. Почему на западе и на востоке от нас такая умеренность, а у нас, находящихся на стыке двух культур, такая невоздержанность?

В Самарканде много мороженого. И вот тут-то какая-то странность. Узбеки перегнали русских: они берут не порцию мороженого, а полкило… и едят его, как кашу. Это происходит, может быть, потому, что это ново, или потому, что мороженое охлаждает, а, вернее, по причине доступности, так как русские там в массе бедны. Это или беженцы, или прожившиеся. Действительно, под такой жарой только килограммовая порция может охладить на полчаса.

Жарко. В Самарканде поспела «самаркандская» вишня и черешня. Здешние фрукты очень сладки, но мало сочны. Ими можно скорее наесться, чем напиться. Вывозят лишь виноград на аэропланах для Кремля. Килограмм черешни хорошая еда на целый день, конечно, с хлебом. На всех дорогах шелковицы. Красная и белая. Но до сбора не тронет никто ни одного плода. Подбирают лишь с земли. Поэтому сторожа преспокойно спят всю ночь. Сторож возле ворот дома, в котором проживаю я, тоже спит ночами. Он, между прочим, жалуется мне всегда на одного русского мальчишку, который пачкает у самых наших ворот.

– Какой урусский мальчюшка. Кажный ночь его сиди, тут пачкай. Другой места нет!

Возмущается сторож каждое утро, и это стало носить характер утреннего приветствия. И однажды я решил помочь ему в поимке нарушителя общественного порядка и, услышав шорох, пробрался к сторожу и сказал ему, что кто-то сидит у ворот. Но к моему удивлению сторож проявил самое настоящее безразличие к волнующему его ежедневно вопросу:

– Кто такой? Куда пошел, а? – залепетал он.

– Мальчишка пришел опять, хватай его!

– Зачем хватай? – невозмутимо ответил сторож.

– Хватай, чтоб поймать, а то он уйдет! – волновался я, – чего ж ты? Иди же!

– Таварища… моя откровенно говори… моя его боиса.

– Почему? Мальчишку?

– Моя не знай, кто его си. Моя, пожалуста, боиса. Завтра лучше мильница пойдем.

Мельница – это милиция, куда конечно, ни один узбек не пойдет, как и ночью ловить, так как они боятся русских. Это результат не Кауфманских завоеваний, а усмирения Буденным басмачского восстания в 1922 г.

Между прочим, мне как-то пришло в голову сделать переход в 26 верст из Самарканда в урочище Агалык. Мне хотелось, хотя бы частично, испытать все те трудности, которые встречали наши солдаты при покорении края.

Вышел из города в 12 ч. дня в. высоких сапогах, но, конечно, без походной выкладки того времени. Узкая дорога без единого ручейка и тени. Сразу же по выходе из-под тенистых дувалов, я был охвачен пышущим жаром пустыни, голой и песчаной. Сверху нещадное солнце, вокруг раскаленная земля. Дышать нечем. Задыхаюсь. Воздух словно исчез из пустыни. С места обливаюсь потом. Потом постепенно чувствую, что начинаю сохнуть внутри, теряю в весе и испаряюсь, подобно мокрой тряпке, в то же время, приобретая все ее свойства к сопротивлению. Но иду, всматриваясь в маячащие передо мной горы Агалыка. В теле слабость и лень. Мускулы размякли. 26 верст обыкновенный солдатский переход при нормальных условиях.

После половины пути одинокое дерево с лужицей под ним. Какая ценная находка для путника-азиата! Но для меня смертельная ловушка. Прохожу, не глядя. Нужно идти, так как боюсь остаться на ночь ослабевшим в необитаемой пустыне.