Винфрид Зебальд - Головокружения

Ощущаемое мной давление отпустило, только когда поезд прибыл на вокзал Гейдельберга, где на платформе стояло так много людей, что я сразу подумал, будто они бегут из гибнущего или уже погибшего города. Последней из новичков в наше полупустое теперь купе вошла молодая женщина в коричневом бархатном берете на вьющихся волосах. И я с первого взгляда без малейших сомнений, сказал я себе, опознал в ней Елизавету Стюарт, дочь Якова I, которая, по сообщениям историков, невестой Пфальцского курфюрста Фридриха приехала в Гейдельберг, где в течение некоторого времени содержала блестящий двор и вошла в историю как «Зимняя королева». Едва эта юная дама из XVII века английской истории расположилась в своем уголке, как тут же глубоко погрузилась в книгу под названием «Богемское море», написанную неизвестной мне писательницей по имени Мила Штерн. Только пока мы ехали вдоль Рейна, она порой поднимала глаза от книги и бросала взгляд в окно, на поверхность воды и крутые склоны противоположного берега. Видимо, дул весьма сильный северный ветер, поскольку флажки на корме грузовой баржи, бороздящей серую реку против течения, развевались не назад, а, словно на детском рисунке, вперед, по направлению движения, что сообщало всей картине нечто столь же абсурдное, сколь и трогательное. Свет снаружи заметно потускнел, и теперь лишь бледное свечение наполняло долину реки. Я вышел в коридор. Будто выгравированные холодной иглой, серые и фиолетовые виноградники кое-где были накрыты сетками цвета морской волны. Когда весь этот ускользающий в беспрестанном движении пейзаж, известный по открыткам и проспектам и, по сути, остающийся неизменным, покрыла тонкой почти горизонтальной штриховкой мало-помалу набиравшая силу метель, мне вдруг показалось, будто мы где-то на севере и уже приближаемся к дальней оконечности острова Хоккайдо. Зимняя королева – а я втайне предполагал, что за описанным превращением долины Рейна стоит именно она – теперь тоже вышла в коридор и уже некоторое время стояла рядом со мной, следя за чарующим зрелищем, прежде чем с едва уловимой английской интонацией, как мне почудилось, лишь для самой себя, произнесла такие строчки:

То обстоятельство, что я тогда не сумел ей ответить, не вспомнил, как там дальше, в этом зимнем стишке, что вопреки всем своим внутренним устремлениям так ничего из себя и не выдавил, а только глупо молчал, глядя на почти уже канувший в Лету сумеречный мир, позднее не раз пробуждало во мне острое сожаление и печаль. Вскоре долина Рейна расширилась, на равнине показались освещенные многоэтажные дома, поезд въехал в Бонн, где Зимняя королева, которой я так и не сумел ничего сказать, вышла. С тех пор я снова и снова, причем безуспешно, пытался разыскать хотя бы книгу «Богемское море»; но и она, несмотря на то что имеет для меня, безусловно, огромное значение, не упоминается ни в одной библиографии, ни в одном каталоге, вообще нигде.

На следующий день, уже в Лондоне, я первым делом отправился в Национальную галерею. Картина Пизанелло, которую мне хотелось увидеть, находилась не на обычном своем месте: из-за ремонта ее перевесили в плохо освещенную комнату полуподвального этажа, куда спускались лишь немногие из посетителей, ежедневно бродивших по галерее с выражением полной бессмысленности на лицах. Почти всю верхнюю половину этой небольшой картины размером, наверное, тридцать на пятьдесят сантиметров, помещенной, к сожалению, в чересчур массивную золотую раму XIX столетия, занимает сияющий в небесной синеве золотой диск, служащий фоном для изображения Мадонны с Младенцем Спасителем. Ниже, от одного края картины до другого, тянется полоса из темно-зеленых крон деревьев. Слева стоит покровитель скота, пастухов и прокаженных святой Антоний. На нем темно-красная монашеская ряса с капюшоном, а поверх нее – широкий бурый плащ. В руке у него колокольчик. Укрощенный кабан, демонстрируя преданность, распростерся на земле у его ног. Строгим взглядом смотрит отшельник на стоящего напротив славного рыцаря, весь облик которого излучает нечто трогательно мирское. Дракон, крылатое чудище, извивающееся кольцами, только что испустил дух. Искусно сработанные воинские доспехи из белого металла стягивают к себе весь скупой вечерний свет. Ни единой тенью вины не омрачено юное лицо Георгия. Затылок и шея беззащитно на виду. Но самое необычное на картине – широкополая, украшенная большим пером соломенная шляпа невероятно искусной работы на голове у рыцаря. Мне бы очень хотелось знать, как Пизанелло пришло в голову надеть на святого Георгия именно такой, к данным обстоятельствам совершенно не подходящий, экстравагантный даже головной убор. San Giorgio con cappello di paglia – ну очень странно, так думают, наверное, и две благородные лошади, выглядывая из-за спины рыцаря. [53] Святой Георгий в соломенной шляпе ( ит .).