Виктор Гусев-Рощинец - Проселок

«Только с ордером на арест».

Опытные соблазнители знают, что едва ли не самое трудное в донжуанском их ремесле — верно оценить скорость, которая отличает падающее женское сердце. Здесь требуется поистине дьявольское чутьё, ибо то не просто свободное падение тела по школьным законам физики и даже не более сложный физиологический вариант; женское сердце, думал часто Лыков, больше похоже на летучую мышь, проносящуюся во тьме, кажется, одновременно во всех направлениях, и угадать момент, когда оно, обессиленное, вдруг опустится тихо на вытянутые тобой вперёд — корытцем — ладони, — это невероятно трудно. Но и тут нельзя спешить: сначала близко поднести к глазам, чтобы рассмотреть чудесное устройство, налюбоваться рубиновым переливающимся в глубине свечением, темнеющим по мере схождения к внешней полупрозрачной оболочке и, случается, подёрнутым очажками стылой окалины. И только после того начать потихоньку сдавливать в руках и поворачивать, как поворачивают диковинный плод, очищая от наслоений прилипших к сладкой поверхности чужих шелестящих слов, засохших касаний, отпечатков жаждущих, робких, пламенных, мечтательных, восхищённых, ревнивых глаз и струпиков отболевшего.

Они прошли на кухню и сели за стол, у окна, открывающего над слоистой плёночкой одиноко предлежащей крыши по ту сторону улицы лесистую холмящуюся даль. Сумеречный свет, тяжелея и отстаиваясь внизу всеми оттенками зелёного, возносился вверх через толщу белесоватой пустоты к темнеющему в лилово-синих переливах и уже загоревшемуся несколькими звездами небу. Мельком взглянув в окно и восхитившись мысленно разверзшейся за ним перспективой, Лыков перевёл тотчас взгляд на девушку и, пока ставил на плиту чайник, собирал на стол, извлекал из холодильника небогатый провиант, собранный в дорогу и, в общем-то, плохо приспособленный для угощения, — по большей части всё смотрел на неё, с трудом отводя глаза всякий раз, когда этого требовали обстоятельства дела, но тут же и возвращаясь к источнику — такого неожиданного! — своего вдохновения. Она сидела, положив локти на столешницу, и смотрела в окно, вдаль, являя в грациозном повороте головы античный профиль необыкновенной чистоты линий. Молчали, как бы давая понять друг другу, что некуда спешить и что, возможно, вот эти минуты перехода — из чуждости, скрытости, взаимного небытия — в плотнеющие слои чувственных ощущений, стеснения духа и такой их странной предполагающейся слиянности суть главная прелесть текучего времени, самой жизни. И даже грусть в такие минуты — оттого что всякому чувству суждено умереть — даже она прекрасна. Это было очень острое переживание, и Альберт Васильевич, человек и без того по природе своей весьма чувствительный, с душой, по справедливости будет сказать, женского склада (не в укор ему то замечено), старался продлить его своим молчанием. Сумерки быстро сгущались; тишина, изредка нарушаемая только соприкасающимися предметами сервировки, неосторожным движением, вдруг неожиданно громким урчанием холодильника, какими-то стуками за стеной, — тишина была осязаема, как и осязаема густеющая тьма. Как и почти осязаемо тело девушки, которое в воображении своём Лыков уже вбирал в себя обнажённым, упоительно-прохладным, доверчивым. Его чувственный пыл, однако, взметённый было её неожиданно лёгким согласием пойти в гостиницу и достигший апогея в момент «перехода границы», теперь явственно спадал, освобождая место прибывающей нежности. Потом, всё так же глядя в окно, Альфия стала читать стихи: « Я расскажу тебе про Великий Обман, я расскажу тебе, как ниспадает туман на молодые деревья, на старые пни, как погасают огни в низких домах…». И дочитала до конца, и повернула к нему лицо, и, подняв глаза с расширенными зрачками, посмотрела прямо, будто вручая себя в его полное распоряжение. Тем временем уже стали расплываться очертания предметов, в доме напротив загорелись окна, Лыков подошёл к двери и щёлкнул выключателем. От яркого света оба зажмурились и рассмеялись. «Немного коньяка?» — спросил Альберт Васильевич. «Пожалуй», — ответила она и с вежливым удивлением окинула взглядом стол: несмотря на дальность и тяготы перевозок, кое-что из непортящихся столичных, распределяемых в министерстве деликатесов достигли-таки забытой богом и властями глубинки и теперь поблескивали отражениями тёплого огня вкупе со внутренней, исходящей из самой плоти яств возбуждающей энергией. А и всего-то навсего немного балычка, да копчёной колбаски, да баночка красной икры и несколько «мишек» для чаепития. Или к кофе. По правде сказать, возилось всё сие больше для «смазки» деловых контактов, то бишь — умащивания секретарш и, при необходимости, машинисток, и если не было ещё раздарено, то лишь по чистой случайности. А коль в основе нашей жизни лежит некий телеологический принцип, то наверно потому, что ждало именно этого загаданного судьбою случая. Альберт Васильевич извлёк из чемодана знаменитую флягу и водрузил на стол к ещё большему изумлению гостьи.