Елена Четвертушкина - Нетленка

Желает ( желтый) — мерзкий цвет, цвет измены и недоверчивости. Проверить аптечку.

Знать (зеленый) — цвет надежды, то есть поживем еще, так что самое время убедиться в наличии и количестве шанцевого инструмента и продовольствия.

Где (голубой) — воды точно достаточно? Может, есть смысл, пока не поздно, натащить снегу во все имеющиеся ёмкости?..

Сидит (синий) — цвет полицейской «люстры». Включить мощный прожектор на крыше, чтобы любой застигнутый бураном знал, где жилье. Телефонная связь в буран отрубается, так что — проверить файеры, пистолет с сигнальными ракетами, лавинный бипер и лазерный фонарик.

Фазан (фиолетовый) — когда, замотавшись со всеми этими хлопотами, в какой-то момент тебе делается вообще все фиолетово. Тогда самое время спохватиться, при тебе ли вязание и книжка: неизвестно, как заметёт мое ущелье, вдруг по крышу?! Тогда ждать, пока отроют, придется не меньше суток: моя очередь не первая, тут не роддом и не больница.

Привычно отсчитав все цвета радуги, я снесла в предбанник — то есть в холодные сени — лопату, лом, веник и фонарь, убедилась, что мощная лампа над крыльцом сияет исправно, и поднялась наверх, в мансарду.

Сюда Габи не совался, так что здесь у меня было все, необходимое для счастливой ночевки: пара меховых одеял, набранных в Линкиных мастерских по моим эскизам в стиле пэч-ворк; стеклянная (Траутом подаренная) квадратная прозрачная ваза, в которую я всё лето стаскивала травы: для запаха — мяту, мелиссу, чабер и донник; для экстерьера — камыш, рыже-черные шишки рудбекии и дремучие зонтики медвежьей дудки. Сейчас всё это уже устоялось и обнялось в единое целое, и охотно наполняло помещение упоительным ароматом сеновала. Было несколько полок особо любимых книжек, тех, которые берешься перечитывать, как в награду за всё остальное. Была шкура горного козла у кровати (Габи почему-то питал к козлам особое отвращение), механическая кофемолка и спиртовка, индифферентные к любым мировым катаклизмам; запас кофе, сахара, юколы и пеммикана — вяленой рыбки и вяленого мяса в морском рундуке, так же как и мешочка сухарей, которые я собственноручно сушила — а точнее, почти коптила, — с солью и чесноком. Тайком от мужа, который за такие деликатесы меня бы, конечно, подверг остракизму. Или из дому выгнал, вместе с сухарями — пока не доем, не возвращаться…

Запасец спиртного тоже имелся, опять-таки, лично мною любовно заготовленный. Я не так всеядна, как Микада, у меня свои приоритеты: вино из черноплодки на вишневом листу, анисовый ликер, и литровая банка пьяной вишни. Передо мной вырисовывалась, как говорит Персик, конкретная маза запурговать суток так на двое, без каких бы то ни было вводных — мужа, друзей, детей и внуков, работы, обязанностей, Джой, рынка, «Четверга», компьютера с недописанной книжкой, недовязанного свитера, не отвеченных электронных писем, работы, пожизненной кому-то должности и обязанности… Всё это одним мощным глотком скушал Напомник, благослови его Дорога! Я раздернула шторы (не люблю занавешенных окон, хоть ты меня убей), ещё раз глянула на крутящиеся в фонарном свете, как в стиральной машине, снеговые покрывала и занавесы; сыто вздохнула, и повернулась к книжной полочке. Я даже успела любовно выбрать книжку — «Убить пересмешника », — и тут меня накрыло.

Рука дрогнула, книжка полетела на пол, сердце стукнуло как-то противно… «З дравствуй, жаба, Новый год » — мельком подумала я, нашаривая табурет. Руки сделались ватные, и взять в них что-либо оказалось проблематично. Если это инфаркт, решила я, то не смешно. Хотя какой там инфаркт, что за чушь. Сердце бьется вполне нормально — ну, чуток суматошно, и всё. А вот что я на самом деле чувствую отчетливо, так это… так это панику. Оглушающую. Черную.

Только вот с чего бы мне её чувствовать? — немедля прекрати истерику, старая идиотина, скомандовала я себе, разозлившись, — что, побояться захотелось?.. Первый раз пургуешь?.. Как говорит Мотя, оставим эти мрачные ужасы до более светлых времен.

Как ни странно, злость подействовала: ноги перестали делаться ватными, и я упустила шанс сесть мимо табуретки. Упавшая книжка горбилась страницами на прикроватном козле; чувствуя, что двускатный рубленый потолок отчего-то продолжает всею тяжестью давить на темя, я чуток подышала по науке (таркской, разумеется: раз-два-три — вдох, раз-два-три — выдох… не торопись, некуда тебе торопиться… раз-два-три-четыре — вдох, раз-два-три-четыре — выдох… ну вот, уже лучше), перевела дыхание, решительно встала и пошла вниз.