Елена Четвертушкина - Нетленка

Первыми посетителями «Четверга» стали, конечно, свои — Тревет, Траут, Стэнис, Слепое Счастье, Джой, Микада… Уловив общий смысл здешнего интерьера, — Дорогу, — наши художники, Микада с Треветом, тут же заявили, что обстановочка бедновата , нет размаха и глубины, и выразили готовность исправить это прискорбное обстоятельство, расписав одну из ничем не занятых стен. Я скорее растерялась, чем обрадовалась, ибо лет пять назад они уже обессмертили аналогичным образом «Повешенного».

Нет, Дуга-то они порадовали. Повыгоняв всех, включая хозяина, художники заперлись на пару дней, обложились тубами с краской, кистями и палитрами, бутылками с живичным скипидаром, крепкими настойками и медовухой, и расписали стену над стойкой батальным полотном в стиле средневекового гобелена. Разойдясь не на шутку, и ни в чем себе не отказывая, мастера исхитрились втиснуть в картину почти все эпизоды нашей Войны, особенно трудясь над достижением портретного сходства. Упреков в осмеянии трагической страницы в истории Суони творцы не приняли, потребовав немедленно показать пальцем, в чем, собственно, заключается насмешка.

Дуг, сопя от восхищения, разглядывал четко прорисованного себя, падающего с отстреленной ногой. Мы с Джой неохотно признали, что некоторая картинность позы на шарж всё же не тянет.

— Вы оба никогда не писали в такой манере, — придралась я. — Мика рисует туманные пейзажные акварели, Тревет вообще работает в какой-то старинной технике, с минеральными красителями, отчего картины получаются вроде бы маслом, но выглядят как барельефы. А тут что-то, мучительно напоминающее площадной лубок.

— Ну и что? Это же практически народное искусство! — вскричали художники, — а глубина проникновения в суть?.. А рисунок, перспектива, тонкость лессировки и решительность корпуса?! — искусство не признает деления на стили, или оно талантливо, или нет, но тогда это не искусство…

Это было талантливо, кто ж спорил, и вообще, объясняться с тарками про искусство — разумнее уж сразу сесть вычислять квадратуру круга. Дугу картина ужасно понравилась, посетителям — тоже, Джой чуть спустя тоже признала творение шедевром, а я… А мне что, больше всех надо?!

Но вот они добрались до «Четверга», и я сильно встревожилась:

— Мужики, да на какого икотника болотного мне ваши хохмы! Я вам не Дуг, у меня серьезное заведение, всё по-взрослому — стихии, Дорога…

— Заяц, — сказал Микада печально, — с чего ты взяла, что у Дороги нет чувства юмора? Или не ты повесила на стенку лобстеров в кленовом листу?..

— Угу, — поддакнул Тревет, — ты не беспокойся — что ж мы, вандалы какие?! В доме Дороги мы Дорогу и напишем…

И написали, сломив мое растерянное сопротивление.

На мелочи наши гении не разменивались, взялись, так сказать, сразу за Вильяма нашего, за Шекспира , и изобразили великий исход сканийцев на Крышу Мира. Идея живописного полотна по замыслу создателей, как матрешка, открывалась не сразу. Или сразу, но не всем. С большой художественной силой (свойственной Микаде) и ужасающей детальностью (присущей Тревету) был запечатлен Великий Переход через Перевал; суровое небо с темными снеговыми тучами, величественные пики гор, грозные отвесы скал, провалы ущелий, и цепочка бредущих по ненастью людей… Я присмотрелась: исчезающие в закатной дымке с левой стороны композиции безымянные сканийцы, замыкавшие видимую часть шествия, были действительно одеты в изодранное платье тех времен. Но к голове колонны одежды менялись на более современные, а лица — на всё более узнаваемые. Чем правее заворачивала колонна, тем различимей делались и Саймак в собачьем (мною связанном!) свитере, с томом Суонийской Конституции в руках, и Стэнис в жилетке, несущий на спине самовар и скатку из плюшевой скатерти; и Джой, почему-то с выводком детей и музыкальным центром на плече. Тадеуш нес охапкой, как сноп, четвертную бутыль, Линка — ткацкий стан, Фрэнк размахивал кинокамерой и геологическим молотком… Были там и Гиз с пачкой дрожжей в руке, и Дуг с пулеметом, и многие другие — стена-то большая. Возглавлял процессию Траут на белой нервической лошади, и в одной руке у него полоскался штандарт из рваной плащ-палатки, с едва различимой потертой надписью «Травы не мять!», а другой он придерживал на коленях крупного русого зайца. Заяц был, по суонийским меркам, малость кругловат, и с явственной ехидной улыбочкой на бедовой морде… Если учесть, что с Габиной легкой руки меня уже весь город звал Зайчиком, метафора поражала не столько новизной, сколько нахальством.