Беатрис Уильямс - За морем

Я послушно расстегнула плащ — и его руки тут же коснулись сзади моих, стягивая рукава. Джулиан аккуратно сложил плащ в длину, опустил на спинку дивана.

— Теперь садитесь, — велел он, — вам необходимо отдохнуть. Я только найду хозяйку, попрошу подать чай.

И он исчез в дверях.

Я опустилась на продавленный диванчик и попыталась собраться с мыслями. С того момента, как я очутилась в этом веке, минула неделя. Целая неделя, полная тревог и отчуждения, смятения души и чисто физического изнурения, сопровождавших меня на всем пути из глубины Англии в растерзанную войной Францию. Я уже достаточно вникла в новые для себя реалии, начиная с фунтов, шиллингов и пенсов и заканчивая тем, как правильно скрепить шляпку единственной длинной булавкой, дабы придать ей нужную форму. И все это мне приходилось постигать под тягостным, невыносимым гнетом тоски и скорби. Мало-помалу мой мозг сумел приноровиться к новому состоянию, к моей чуждости в этом мире, и однажды я с изумлением осознала, что окружающее оказалось… вполне обыкновенным, если не сказать заурядным. Странно: без современных мне машин, привычной одежды, без всевозможных, облегчающих жизнь приспособлений мир оставался по-прежнему знакомым. Хлеб так же пахнул хлебом, и дождь был таким же мокрым, как всегда.

И Джулиан был все тем же Джулианом. Только совсем молодым. Вот ведь оказия! Причем внешние различия были не столь ощутимы: волосы, пожалуй, на тон светлее, и более нежная кожа; может, чуточку пухлее лицо, не такое очерченное, как в более зрелые годы. Разница скорее была в выражениях лица, в манерах говорить и держаться. Естественно, ему уже тогда был свойствен начальственный дух — Джулиан, похоже, был верховодой с малолетства, и опыт командования британской пехотной ротой еще больше развил в нем это качество. Но в нынешнем его варианте оно соединялось с молодой неугомонностью, прямолинейным простодушием, пылкостью натуры и наивной юношеской неискушенностью. Ведь, если не ошибаюсь, он только отметил свой двадцать первый день рождения, и я, в свои двадцать пять, представлялась ему дамой старшего возраста.

Для меня это было весьма опасное направление мысли. С обезоруживающей внезапностью я вновь увидела, как в летних сумерках его золотистое нагое тело в страсти взметнулось надо мной… Причем видение явилось с такой абсолютной достоверностью, что под тяжестью тоски я разом поникла головой и горестно вздохнула. Но тут же, опомнившись, завертела на пальце кольцо, принуждая себя отстраниться от воспоминаний, отвлечься на сиюминутные, насущные дела.

«Никаких словечек из современного мне мира, — велела я себе. — Подбери-ка ноги. И следи за осанкой».

Тут я почувствовала, что меня вот-вот вырвет.

Я поискала глазами что-нибудь, что сошло бы за подходящую для этого емкость, и углядела на подоконнике бело-голубую вазу с небольшим сколом. Метнувшись к окну, я еле успела ее схватить.

— Бог ты мой! — раздался в дверях встревоженный голос Джулиана.

Спустя немного времени я без сил обмякла у окна. Горло немилосердно жгло от желчи, а душу — от унизительности моего вида.

К Полу Баннеру я не была расположена по многим причинам, но больше всего потому, что он постоянно ко мне клеился. Причем делал это без малейшего нахальства, иначе я легко бы пресекла его поползновения. Нет, он действовал куда хитрее и вкрадчивее, так что я даже не могла засечь тот момент, когда он нарушал запретную черту. Так, он мог вдруг появиться у моего рабочего стола и вытащить в кафешку под невинным предлогом, что должен дать мне кое-какие советы на предмет карьерного роста, однако наш ланч все равно имел отвратительный душок свидания с распутным богатеньким дядюшкой. Все это время я напряженно ожидала, как его рука погладит под столом мои колени, в то время как он, надо думать, набирался храбрости это сделать.

— Кэтти, — сказал на сей раз Баннер, материализовавшись на входе в мой отсек и задержавшись глазенками на разрезе моей блузки, — давай-ка сходим посекретничаем.

Времени было уже после двух, и я едва не отключалась. За все выходные я проспала от силы часа четыре, к тому же незадолго до его прихода, дабы загладить утренний инцидент с Алисией, Чарли снабдил меня моим любимым, огромным, сочным и сытным сэндвичем «Рубен» из забегаловки на углу. И теперь этот сэндвич засел у меня в желудке как огромный, нежный и теплый объект планетарной массы, силой гравитационного притяжения заставлявший веки опускаться. Я даже соображала уже с трудом.