Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Ну что, дали этим горным орлам?! А ну встать! – Один из прибежавших, вероятно старший, резко пнул того, что еще лежал, после отскочившего от него Гоши. – Побег из высылки, сопротивление властям, драка в КПЗ – сгноим! Тяни его, Семен, к блатным. А этого, из параши, сортир чистить, все равно отмываться под шлангом…

Я стоял и таился, не зная, что будет, как поступят с нами.

– Молодцы! – смягчился вдруг старшой. – Показали этим резунам, кто кого резать будет. Ждите. Скоро начальство объявится – разберется… – Дверь хлопнула и снова стало тихо. Гоша пожал мне руку, и мы сели к окошку поближе к свету, льющемуся с зоревого небосвода, с надеждой на добрый исход так неожиданно свалившегося невезения, с глубокой симпатией друг к другу.

– Значит, несовершеннолетний? – Офицер за столом, коротко, под ежик, стриженный, с крутым затылком, крепкий, широкоплечий, внимательно меня рассматривал. – И из деревни?..

Я притих перед ним на скрипящем стуле. На краю стола лежал целехонький мой плащ.

– Ни в то, ни в другое не верится. Выглядишь ты вполне на восемнадцать и боксом вроде занимаешься. Рассказывали мне про ваше геройство. А какой же бокс в деревне? – Спокойный голос следователя располагал к откровению.

– Самостоятельно занимаюсь, – решил я не запираться.

– Бокс самоучкой не освоишь.

– Начинал в районе, с тренером… – Об исключении из школы говорить не хотелось: мало ли как это могло повлиять на следователя.

– Ну ладно, вели вы себя с Седых достойно, хотя за это кое-что полагается. Те, беглые с поселений, отъявленные головы, могли и впрямь порезать. У одного обломок бритвы как-то не нашли при обыске, а это серьезное оружье в опытных руках. Скорее всего, не ожидали они от вас такого отпора, подрастерялись чуток…

Разговор велся благожелательный, и я не мог понять причину. Неужли из-за того, что мы осадили чужаков? Вспомнились их злые угрозы, непристойные крики, и выходило – что из-за драки.

– Ладно, – офицер положил руку на плащ, – купил-купил, но зачем продавал? Какая нужда?

И тут высверкнулись у меня неординарные мысли. Можно было многое придумать, а я вдруг ляпнул:

– Да хотел пороху и пистонов взять. Скоро август – открытие охоты, а у нас припасов нигде не продают. И заначка нужна перед учебой.

– Ты охотник? – Следователь проявил заметный интерес.

– Давно…

И пошел у нас разговор совсем не о спекуляции. Офицер тоже оказался охотником, стал расспрашивать о наших угодьях, о дичи, и сошлись мы на договоренности о совместной охоте по осени.

– Бери свой плащ и до дома. На толкучку не суйся – второй раз не открутишься. – Видно, уловил он мою неискренность, понял, коль такой намек кинул. – Вот тебе на банку пороха и пачку пистонов. – Следователь достал из кармана деньги и шлепнул на плащ. – А что касается заначки – обойдешься. Из-за такой мелочи не стоило плащ продавать.

Меня как жаром обнесло.

– Да не надо.

– Бери, бери! Деньги не велики, а покажешь охотничьи места и не будешь в накладе…

Отказываться было не резон, и я, не глядя, сгреб предложенные деньги в кулак и сунул в карман, взял плащ.

– А как же с запросом в деревню? – решил я развеять последнюю тревогу.

– Его никто еще не делал и делать не будем. Но не вздумай подзалететь еще с чем-нибудь на толкучке! – Следователь привстал из-за стола. – Михалев! – позвал он милиционера. – Этого выпускаем, проводи.

Поняв, что все так просто и светло разрешилось, я осмелел и спросил про Гошу.

Следователь свел брови.

– Там дело посерьезнее. Он же оказал сопротивление милиционерам и весомое…

Неужели веселый, удалой, в общем-то добрый парень Гоша может так просто сломать свою судьбу? Ни за что? Ни за понюх табаку…

Переживал я, топая по длинному коридору к выходу, и заморозило спину от этих мыслей, и представил я его одного в камере, лежащего калачиком на полу в том жутком ожидании, пронзительной тоске, в которых пребывал я, и почему-то метнулась память к Алешке Красову, и уже не Гоша лежал на низких, во всю камеру, дощатых нарах, а он, и Настино лицо его заслонило…

Свет ослепил на миг, а когда я разнял веки, то увидел у крыльца Петра Нилыча. Сузились в улыбке его глубокие глаза, сверкнули золотые зубы.

– Ну наконец! – Он широко распахнул руки. – С самой рани тут стою. А Таська пластом лежит от давления. Я еще вчера вечером догадался, что ты в милиции, звонил сюда. Но все равно ночь не спали. – Петр Нилыч держал меня за плечо, и мы шустро шагали к трамвайной остановке. – Дура баба, что надумала. Погорячился я, пошумел – Таська и слегла. Но больше боялась, что по своей наивности ты расскажешь в милиции правду.