Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Откуда? – Паша усмехнулся. – На спине гарцевать будем, с одной уздечкой. Я уже две ночи с Антохой Михеевым в догляде. Так он за гриву уцепится и летит в намет. Даже я так скакать побаиваюсь, а он ухарствует.

– Вот-вот, с ухарством, да друг перед другом, как раз и воздержитесь. И глаз да глаз нужен. Вон у Доманиных, еще до колхоза, поскакал парнишка на пруд лошадей поить, а конь под ним кого-то испугался: не то лисицы, выскочившей из норы, не то собаки какой – и резко прянул в сторону. Парнишка и слетел с седла, а нога в стреме застряла. Пока поймали лошадь – малый уже не дышал…

Подбодрил дед, называется, поставил мне в сознание вешку осторожности.

– А ты-то как в конюхах оказался? – кинул он взгляд на Пашу.

– Разуваев попросил гонять коней в ночное, до осени. Хотя я дальше учиться и не буду – восьмилетки хватит.

– В какое-то училище метишь? – полюбопытствовал дед.

– Хотел бы, да мать одну не брошу. Пойду в помощники к Демину, плотничать.

– И то не плохо… – Дед еще что-то говорил, но мы уже рванули за ограду и слов его не расслышали.

Разгульная заря затянула полнеба, кинув тонкую вязь позолоты на верхушки деревьев и маковки высоких трав. Затемнели леса в поволоке наплывающих из-за горизонта отсветов. Поплыли в охват сумрака деревенские дворы. Пахнуло прохладой…

Широкий загон для лошадей забелел свежими пряслами на краю скотного двора. К нему мы и подбежали, гася тугое дыхание.

У пригона нас ждал Антоха.

– Долго чаи гоняете, – высказал он недовольство и, поздоровавшись, перепрыгнул через прясло к лошадям.

– У него теперь свой конь, – пояснил его спешку Паша, – вон тот, с неостриженной гривой. Антоха на нем без уздечки гоняет, а тебя я посажу на кобылу и уздечку дам, пошли.

С душевным трепетом подходил я к лошади, и, взявшись за поводок уздечки, оглянулся на Пашу.

– Не бойся, – понял он моё замешательство, – она спокойная. Давай подсажу, если сам не сядешь.

Но я промолчал, прикидывая высоту лошади.

Кобыла косила на меня спокойный взгляд, и я, погладив её по шее, с прыжка вскочил на спину. Заходила она подо мной, перебирая ногами. И сердце зашлось от озноба.

– Я сейчас пригон открою – лошади рванут, держись! – крикнул Паша и, распахнув ворота, вскочил на своего коня.

Моя лошадь, увлекаемая общим беговым порывом, с ходу пошла в крупную рысь, и я едва не слетел с её широкой спины. Только поводья да сильные ноги в крепком охвате удержали меня на кобыле. В лицо тугой струёй хлестанул ветер, вздыбил рубаху, мягко затрепетал между ней и телом; стекая за поясницу, под штаны, когда меня подбрасывало над лошадиной спиной, и выплескивался из-под рубахи в момент осаживания назад.

Страх тиснул сердце, нагнетая одну и ту же мысль: не упасть бы! Не упасть! При таком разгоне, да под копытами – хана! Но я даже не старался сдерживать лошадь, понимая, что это еще опаснее: ослабишь в какой-то момент повод, и она, догоняя убежавших вперед коней, рванет еще быстрее, а тогда вероятность падения на землю будет еще вероятнее. И странно, именно этот сжимающий тело страх заставил меня приноровиться к лошадиной скачке, и мало-помалу я поймал её ритм, и новая волна чувств смела тяжкое оцепенение, и уже не страх, а восторг быстрого движения начал охватывать меня. Никогда еще я не несся над землей с такой скоростью и таким пронзительным вдохновением – казалось, что вовсе не лошадь несет меня в поток вечернего покоя, а я сам, легкой пушинкой, лечу в даль дальнюю. И это ощущение полета подняло в душе все отметающий азарт эйфории. Я не чувствовал ни мягкого удара о спину лошади, ни тугого напряжения рук. Душа играла в качели: то взлетая в мягком стремлении к осветленному окоему, то падая в жутком обрыве…

Две свободных лошади неслись впереди, почти вровень с ними скакал Антоха, за ним – Паша, я – последним. Лишь позже я понял, насколько умна моя кобыла. Она как бы понимала, что седок на ней неопытный, и не торопилась нестись вперед, но и старалась далеко не отставать, чтобы не потеряться, – после, в страду, я на ней, вперегонки, обставлял многих.

А лошади текли к лесу, в сумрачные луга. Топот копыт гасил все звуки, разрывая пугливую тишину. И казалось, что именно от этого испуга так по шальному бьется в лицо и в грудь тугой воздух, словно стараясь сбросить меня с лошади.

Остановились мы у широкого разворота некошеного поля, в пятнах клеверной россыпи, лоскутных наплывах пырея и ржанцов с дудками дягиля и пижмы, с ветвистой кровохлебкой в бордовых шишках…