Олег Рой - Верь в меня

– И если хотите, мы могли бы, с вашего позволения, даже сотрудничать, – эхом продолжил писательские мысли Золотарев. – Я же как раз на это более всего пригоден. Добывать информацию, систематизировать, упорядочивать… Да мы с вами такие аргументы нароем, что оппонентам крыть будет нечем! Отнесемся к этому, как к сложной защите диссертации, и выстоим! Не можем не выстоять. Вот вы будете смеяться, а я окрылен! Я как мальчишка, который играет в супергероя и собирается спасать мир. Да вот только это не игра, совсем не игра. Не пугайтесь, дорогой мой, но именно вам и предстоит спасти мир и освободить людской разум от многовековой зашоренности. И сделать это надо сейчас, пришло время. Вы же писатель, вы знаете, чем дышит и живет, не побоюсь этого слова, народ. Вы знаете, каких слов он ждет, что сможет зажечь сердца! А я помогу, насколько хватит моих старческих сил, помогу! Вот, собственно говоря, и все.

«Все, – подумал Вишняков в немалом возбуждении, переварив услышанное. – Хорошенькое «все»… А что все-то?! Ведь он не знает, что вариантов романа два. Знает только то, что мой роман по его любимой, точнее, изученной им вдоль и поперек теме… А ну как он ждет, что хвала будет вознесена противоположной силе? Хотя… Нет, я совершенно не готов обсуждать с ним оба этих варианта. Равно как и каждый по отдельности. Потому что я и сам-то в смятении. И более всего хочу нерешать столь глобальные проблемы, а просто тихо писать и писать про своего Олафа. Вот ведь… «Супергерой, спасающий мир»… Да ничего нет страшнее, чем оказаться супергероем, да еще перед таким выбором. Знать бы, что спасет мир, а что его погубит… Ага, знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

– Дорогой профессор, – сказал Денис. – Все, что вы рассказали мне, столь же мистично, сколь и судьбоносно. Но я сейчас нахожусь, если можно так выразиться, в точке нуля. Много сделано, но многое и еще предстоит. Казалось бы, чего проще – надо уже, наконец, дописать и издать книгу. Но… Виктор Семенович… мне почему-то не пишется.

Профессор посмотрел на него, нахмурившись.

– Вот не пишется, и все… – развел руками Вишняков. – Я сейчас просто думаю. Вы ученый, вы прекрасно знаете, что думать – это тоже работа. А у меня, если хотите, творческий застой…

Историк по-прежнему молчал и смотрел на писателя непонятно. Внезапно из его левой ноздри показалась густая темная капля. Капля набухла и тяжело поползла вниз. Темная, густая дорожка крови. Точно такая же показалась и из правой ноздри Виктора Семеновича.

– Голова кружится, – низким, чужим голосом произнес историк, и пока он говорил, кровь добралась до его губ, затекла в рот. – Я… давление подскочило.

– Лечь, вам надо лечь немедленно! – всполошился Денис.

Он подскочил к старику, взял его за плечи, помог дойти до дивана и уложил, стараясь, чтобы голова того была повернута набок, метнулся в кухню за льдом.

«Я помню, как у Ваньки шла кровь носом, помню, что сказал врач, но у него кровь была алая и быстро бежала, – в смятении думал писатель. – А это? Это не давление, наверняка что-то серьезнее…»

– Я вызову «Скорую», – сообщил Вишняков, прикладывая к переносице историка пакетик со льдом и вытирая ватными дисками темно-красные полоски под носом и с губ старика.

– Спасибо, друг мой, что вы со мной так возитесь, но «Скорую» не надо ни в коем случае, – твердо отказался профессор, при этом его голос вновь исказился, но вид у него был очень напуганным и растерянным. – И ни при каких обстоятельствах. Это у меня бывает… Давление. Я же все-таки… в возрасте. А в больницу… нет.

– Да вы же не маленький, чтобы врачей-то бояться, – пытался его урезонить напугавшийся не на шутку писатель. – Я же вам помочь-то не смогу, если это что-то серьезное, я ведь не медик…

– От врачей мне только хуже будет, – убежденно продолжал отказываться Золотарев. – А в больнице я просто сразу умру. Это не капризы, это… я просто редко болею. А отец мой именно в больнице и умер… Не огорчайте меня, друг мой.

– Ну, тогда крепкого сладкого чаю хотя бы, – сдался Вишняков и снова ринулся на кухню.

– Я просто… хоть под конец жизни хотел быть нужным… полезным… – еле слышно пробормотал старик, когда Денис вернулся; вдруг его морщинистые нижние веки набухли от слез, и он внезапно визгливо вскрикнул: – И подольше заниматься своим любимым делом, и просто жить!

Писатель растерялся еще больше. Он внезапно увидел, сколь беспомощен этот тщедушный, одинокий и никому не нужный человек. И каким же нужно быть бессердечным, чтобы…