Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

В традиционных обществах подобные ритуалы выражают тайный страх людей перед прошлым, которое не отпускает их, не хочет уходить — мертвый хватает живого, поэтому его стараются почтить и задобрить. И если вполне благонамеренные авторы затеи с «бессмертным полком», пытаясь придумать новый поминальный обряд, не нашли ничего лучшего, чем наводнить наши города изображениями мертвых, превращая «главный народный праздник» в «апофрадес», значит, неладно что-то в национальной памяти и самосознании. А в нынешней обстановке вялотекущей войны и новых военных угроз приходит на память, что культ мертвых часто используют для воодушевления бойцов — пусть они отождествляют себя с погибшими и идут в бой как бы уже мертвыми, то есть бессмертными. В годы Первой мировой войны прославились своим нечаянным символизмом слова французского офицера (распубликованные писателем-патриотом Морисом Барресом), который поднимал в атаку своих то ли уставших, то ли оробевших солдат: «Вставайте, мертвые!» Иногда они встают.

Мне, конечно, возразят: ничем-то на вас не угодишь. Когда годовщину победы празднуют с ликованием и гордостью — это вам плохо, когда со скорбью и памятью о погибших — опять не так… Но, повторяю, дело не в чувствах, они часто нас обманывают, дело в объективной логике обрядов, которая идет из глубокой древности и работает независимо от наших сознательных намерений. Обряд бывает сильнее идеологии.

И вообще, давайте задумаемся: многие ли из нас хотели бы, чтобы после смерти их портрет нацепили на палку и таскали по улицам? Наши мертвые, наши предки действительно были бы рады такому поминовению?

Коллега написала, что по сравнению с прошлым годом происходящие вокруг печальные события больше не вызывают желания их обсуждать — разве что вздыхать и стонать. Я возразил, что обсуждать-то по-прежнему интересно — но уже не (только) друг с другом, а с чужими: с иностранными людьми, с будущим, с высшим собеседником, у кого он есть.

Потом пришло в голову, что именно это и есть историческое самосознание: переживать современность как исторический процесс, подчиненный не вполне ясной нам судьбе и тем более важный не только для прямых «заинтересованных лиц», но и для других, — пусть они извлекают уроки из происходящего с нами, а наше дело им в этом помочь. Для участников процесса в таком осознанном причащении к истории есть даже своеобразная честь: о ней писал Тютчев в «Цицероне» (как ни странно, в сравнительно спокойную, застойную эпоху).

Что первично — война или ложь? Вопрос не схоластический, не спор о курице и яйце. В нашей жизни скопилась опасная масса того и другого, и хорошо бы определить, с какого конца эту массу разгребать, чтобы в ней не утонуть.

С одной стороны, война способствует лжи, оправдывает ее. На войне лгать — правильно и похвально, это называется военной хитростью. На войне есть враг, и обмануть его не грех. А дезинформируя врага, командование охотно дезинформирует и своих сограждан, ставших теперь бойцами: рассказывает им небылицы о вражьих зверствах, скрывает свои неудачи и потери, придумывает якобы одержанные победы. Ложь «во спасение» (во чье?) из мелкого частного прегрешения становится социальным институтом, скрепой общества, извиняюсь за выражение.

С другой стороны, война вспыхивает тогда, когда люди не могут договориться, — а это случается не из-за абсолютно непримиримых интересов (таких не бывает, интересы всегда можно как-то уравновесить и обменять), а из-за абсолютной утраты доверия. В словах и поступках друг друга люди и целые народы начинают видеть не просто недружественные выпады, а ложь и предательство, против которых уговоры и договоры бесполезны — надо отвечать насилием… а также ответной ложью и предательством. Самый страшный и самый ненавистный персонаж на войне — не просто враг, а шпион, изменник, враг-лжец. С врагом можно примириться, с изменником нет; их ищут и находят, их становится все больше, снежный ком лжи катится и разрастается, и ничто не может его остановить, пока он не растает, пока не сгорят в военном огне сами участники процесса.

Получается, что ложь все-таки первичнее: ее немало и в мирное время, но до поры она находится в рассеянном состоянии, а в какой-то момент сгущается до критической массы и запускает цепную реакцию войны (горячей, холодной, гражданской, «гибридной»…), которая уже в свою очередь в неограниченных масштабах производит новую ложь.