Сергей Шустов - Бах

Далее, — Бибер!

По правде сказать, мало кто из присутствующих слышал о таком композиторе. Что, кстати, подтверждало предыдущие откровения профессионала. И лишь 12-летняя дочка одного из слушателей, случайно оказавшаяся среди взрослой публики, восторженно фыркнула. (Как потом оказалось, для нее, вполне естественно, воскрес образ Джастина Бибера — смазливого поп-певца, кумира тинейджеров на всех континентах). Взрослая же публика, напротив, никакого Джастина Бибера слыхом не слыхала! И потому встретила загадочным молчанием и это имя. А, между тем, мэтр имел в виду прекрасного австрийского барочного скрипача-виртуоза и композитора Франца Игнаца Генриха фон Бибера!

Третий — Монтеверди.

Публика загудела. Почти все знали это имя и лишь немногие смогли бы в сомнении решать вопрос — не одно ли это с Верди лицо?

Четвертым был назван Хандошкин. Так как публика присутствовала в основном русская, то это произвело известный взрыв патриотизма.

На пятом, почетном месте оказались Биттлы. Вновь послышались рукоплескания. И даже крики. На этом небольшой хит-парад великих был завершен.

Я долго думал потом, что же за явление было продемонстрировано нам посвященным маэстро? Что это было такое по своей сути? Желание пооригинальничать? Сказать именно СВОЕ слово? Или, действительно, профессионал знает лучше нас, смертных, которым милее и привычнее Собачий Вальс, так как — прост, доступен и легко насвистывать? Чем измеряется величие композитора? Количеством написанного? Как, если не этим, можно измерить величие?

Нет, не подумайте ничего плохого; я ничуть не был огорчен этими высказываниями. Они были полезны и интересны для меня. Тем более, что никто не отважился оспорить право первого места у Баха. Тем более, что никто не отважился спросить критерии отбора у распределяющего места гуру. Или — не додумался. А сам профессионал дальновидно и мудро их не стал обнародовать.

Можно ли так говорить о музыке? Наверное, можно! Но, — по-прежнему останется великой тайной именно то, ЧТО человек испытывает от той или иной музыки. Поскольку никогда и ни при каких обстоятельствах невозможно это выразить ни словом, ни иными средствами. Даже той же музыкой. И в этом состоит великое страдание музыкантов! Тех, других, которые — не композиторы. Когда, исполняя чужое творение, умираешь от собственных чувств к нему и от невозможности (и от стремления преодолеть эту невозможность) выразить эти чувства собственным исполнением!

Размышляя о месте того или иного художника в эпохе, в истории человеческой культуры, в непрерывном потоке искусства, мы часто любим строить некие ряды, где великие стоят на ступеньчатых пьедесталах — от самого величайшего на сияющей вершине до «не очень великого», довольствующегося подножием пирамиды. Или — в обратном порядке (как это политически корректно делают американцы и англичане на всяческих хит-парадах). Это такая людская страсть — распределять места. Клеить ярлыки и присваивать титулы.

Как, впрочем, переменчива мода! То, что казалось людям очевидным еще несколько лет назад, вдруг становится иным. Пьедесталы рушатся. Перевертываются. На пирамидах великие меняются местами, словно в салоне самолета — бизнес-класс, эконом-класс. А кто и вовсе дальше никуда не летит! Выходит, так сказать, прямо в полете «в пролет». На вершинах появляются другие личности. А прежние кумиры теряются в безвестности. Что это? Свойства времени? Или капризы человеческой психики?

Посмотрите, как входил в историю Бах! Его возвращение на музыкальный Олимп иллюстрирует собою классический пример ветрености Фортуны и переменчивости Славы. В семидесятые годы XVIII века знаменитый историк музыки, упомянутый уже здесь англичанин Чарльз Берни, автор «Музыкальных путешествий», увлекательно рассказывающих о западноевропейской музыке в современную автору эпоху, записал между прочим: «Бах — величайший композитор для клавишных инструментов, который когда-либо существовал!» Как?! Неужели хоть кто-то прозрел уже тогда? Неужели в далекой Англии, сквозь «туман Альбиона» проницательный критик и всезнающий аналитик наконец-то «разглядел» Баха? Увидел то, что в упор не видели, не замечали другие? Пусть даже с какой-то малопонятной (нам, ныне живущим) оговоркой насчет клавишных (почему только клавишных?!) Увы… Берни говорит о Филиппе Эммануэле Бахе. Втором сыне Иоганна Себастьяна. Том самом, которого все называли уже при жизни его почтительно «великим гамбургским Бахом». Старому Баху титул «величайшего» история еще долго не присвоит…