Сергей Шустов - Бах

В своей новелле «Иоганн Себастьян Бах» русский писатель Юрий Нагибин художественно анализирует любопытную ситуацию. Вполне возможно, и даже вероятно, допускает Нагибин, были современники, знавшие творчество Баха, которые интуитивно догадывались о величии личности, живущей рядом с ними. Таким был богач Шейбе (выдуманный персонаж), который имел мысль дать Баху деньги на издание собрания его сочинений. Таким нарисован и король Фридрих, на приеме у которого в Потсдаме «старый Бах» поверг в очередной раз знатную публику в изумление своей игрой и композиторским даром. И хитрый и самолюбивый король также сгоряча пообещал Баху «протекцию» для издания нот.

Эти люди думали о славе. Своей, личной. Которая пришла бы к ним, если бы их имена оказались в свитках истории рядом с именем великого Баха. Но — эти люди не поддержали бедствующего композитора. Их внезапные порывы (пишет Нагибин) оказались минутной слабостью. Мимолетной уступкой природным жадности и корыстолюбию. И потому Бах так и не издал все свои сочинения…

Вполне понятно, что слава бывает доброй и недоброй. Некоторым людям видится, однако, вот что: какая разница, по сути, в самом качестве славы? Дурная ли слава, благая? Всё одно — слава! Лишь бы запомнила история имя! Мое имя! Что же, имена недругов Баха тоже вошли в биографические описания великого мастера. Равно как и имена тех, кто равнодушно прошел мимо, и, хотя и желал (пусть секундно всего лишь!) помочь добром, но — не помог. Кто имел все возможности свершить несомненное добро, но — не свершил, вполне здраво при этом рассуждая, что «было бы неплохо, и даже необременительно поддержать гения»… А ведь на обложке нотного фолианта, сделанного из прекрасно выделанной телячьей кожи, могли бы сиять золотом буквы имени мецената. Спонсора. Покровителя… Почему же даже это не сработало? Нагибин пытается объяснить…

«Людям нет дела до других людей», — сказали как-то в одной из телевизионных передач мои современники. Те же слова говорили, скорее всего, и во времена Баха. С той лишь разницей, что, может быть, не так часто и повсеместно, как сейчас.

Не ураганы и ледники, не парниковый эффект и кислотные дожди, не инопланетяне и астероиды погубят человечество. Небрежение одного судьбой другого…

…

Любопытный отрывок из «Крейслерианы», где герой Эрнста Теодора Амадея Гофмана исполняет перед публикой Гольдберг-вариации:

— О дорогой господин капельмейстер! Говорят, вы божественно импровизируете; о, пофантазируйте же для нас! Хоть немножко! Пожалуйста!

Я сухо возражаю, что сегодня фантазия мне решительно отказала; но, пока мы беседуем, какой-то дьявол в образе щёголя в двух жилетах унюхивает под моей шляпой в соседней комнате баховские вариации: он думает, что это так себе, пустячные вариации, вроде: «Nel cor mi non piu sento» [Сердце моё не чувствует больше (ит.).] — «Ah, vous dirai-je, maman!» [Ах, скажу вам, маменька! (фр.).] и проч., и непременно желает, чтобы я сыграл их. Я отказываюсь; тогда все обступают меня. «Ну, так слушайте же и лопайтесь от скуки!» — думаю я и начинаю играть. Во время No 3 удаляется несколько дам в сопровождении причёсок а la Titus. Девицы Редерлейн не без мучений продержались до No 12, так как играл их учитель. No 15 обратил в бегство двухжилетного франта. Барон из преувеличенной вежливости оставался до No 30 и только выпил весь пунш, который Готлиб поставил мне на фортепьяно. Я благополучно и окончил бы, но тема этого No 30 неудержимо увлекла меня. Листы in quarto [В четвёртую долю (лат.).] внезапно выросли в гигантское folio [В полный лист (лат.).], где были написаны тысячи имитаций и разработок той же темы, которых я не мог не сыграть. Ноты ожили, засверкали и запрыгали вокруг меня, — электрической ток побежал сквозь пальцы к клавишам, — дух, его пославший, окрылил мои мысли, — вся зала наполнилась густым туманом, в котором всё больше и больше тускнели свечи, — иногда из него выглядывал какой-то нос, иногда — пара глаз; но они тотчас же исчезали. Вышло так, что я остался наедине с моим Себастьяном Бахом, а Готлиб прислуживал мне, точно какой-то Spiritus familiaris [Домашний дух (лат.).]».

По крайней мере, Гофман позволяет этим шутливо-фантасмагорическим эпизодом сделать нам 3 вывода, о которых, собственно, мы уже иными словами говорили в этой книге.

Гольдбрег-вариации были всегда популярны (или, хотя бы, известны) в Германии. (Сейчас они — одни из самых исполняемых произведений Баха во всем мире).

Музыка Баха — не для всех. Ее понимать как развлекательную невозможно, а заставлять себя понять — трудно.