Владимир Минач - Избранное

Советский Союз как единственно возможный выход для чехословацкой государственности, для трудящихся Чехии и Словакии и для их культуры — это было кредо всей жизни и политическая практика на протяжении всей жизни коммуниста Ладислава Новомеского. Если кто-то говорил о нем нечто иное, — а ведь говорили нечто иное, — то это была всего лишь узколобая бессовестная ложь.

Ибо этот «мягкий» человек был прямо-таки беспощаден к себе, если дело касалось убеждений: не потому, что уверовал, а потому, что познал. Мы гордимся поэтом и политиком, коммунистом и журналистом, интернационалистом и словаком, который в борьбе против фашизма перерос границы Словакии и Чехословакии: это личность подлинно мирового значения.

Я уже упоминал принцип чистоты как основополагающий внутренний принцип деятельности и жизни Новомеского. Именно этот принцип обусловливал его отношение к ведущим представителям лагеря буржуазии, к ее преторианской гвардии, к политикам, публицистам и деятелям культуры. Он учитывал тончайшие оттенки и время, в которое выступает; но если дело касалось убеждений, идеи, социальной несправедливости, он был неумолим. Он развеивал в прах лживые орнаменты, сотканные из фальшивейших и вконец скомпрометированных слов, за которыми, как за каменной стеной, мещанин прятал свое хищное мурло. Он сравнивал такие слова, как демократия, свобода, гуманизм, братство с ужасающим обликом социальной реальности, разоблачал практику эксплуатации, конкретные формы правления буржуазии: прекрасные слова тонули в море людского страдания, крови и смертей. Социальная документация, составленная давистами и особенно им, Новомеским, сегодня производит еще более потрясающее впечатление, чем в пору своего возникновения, когда факты социальной действительности были столь неприкрыты и обыденны, что люди к ним притерпелись. Во всех крупных битвах чехословацкого пролетариата мы находим Новомеского в качестве организатора и наблюдательного журналиста и в качестве поэта, внимающего горестям мира. О нем можно бы сказать, перефразируя известные слова: он и класс — одно целое. Знание, которое он черпает из открытой конфронтации между буржуазией и пролетариатом, не просто подтверждение теории, а символ веры: он никогда ничего не забудет, никогда ничего не простит паразитическому классу. И не простил.

Необходимо отметить, что он справедливо распределял удары как по представителям официальной власти, так и по представителям оппозиции, по корифеям чешской и словацкой буржуазии, по бонзам социал-демократии и либеральным прогрессистам. Годжа и Славик, Прейсс и Батя, Глинка и Разус, Пероутка и Сидор — кто их всех сочтет?

Задолго до открытого наступления словацкого фашизма он безошибочно определил его подлинную суть: «Глинковский (национализм. — В. М. ) мы предельно ясно видим возле корыт, в которых замешивается что-то вроде среднеевропейского реакционного католического государства».

Но и разусовские евангелики ничуть не лучше: «Национализм сельской верхушки? Национальный энтузиазм картежных завсегдатаев местных трактиров? Его хватает только на то, чтобы донести на несчастную учительницу-чешку, что она не усвоила новые правила словацкого правописания — и лишь в самом лучшем случае добиться какой-нибудь табачной лицензии!»

А либеральные прогрессисты? Эти всегда вели себя согласно известному речению — Фигаро здесь, Фигаро там. Если в период кризиса они подписали какой-то протест вместе с левыми, то уже в середине тридцатых годов отмежевались от «большевиков» из страха перед фашистами. Они умоляли фашистов не путать правоверных демократов с ярыми большевиками, когда придут ночи длинных ножей. Пресловутый Фердинанд Пероутка заклинает сначала дать четкое определение понятию «большевизм», а уж потом приступать к ликвидации. «Чего рассчитывают добиться господа демократы своими требованиями, чтобы фашисты отличали демократов от коммунистов?» — спрашивает Новомеский. И его суровый ответ был трагически подтвержден историей: «Ничего! Разве что другой надписи на могиле».

И когда «ненавистнейший исторический отрезок времени» стремительно приближался, он разоблачил изменническую натуру мещанина прежде, чем тот успел совершить предательство: «Мы вели борьбу с ними в ту пору, когда их характеризовала шовинистическая агрессивность, и мы уверены, что доведем эту борьбу до победного конца в наше время, когда их характеризует капитулянтство и стремление не только покориться, но и предать».