Ирина Чайковская - Афинская школа

Вот еще одно из накопленных воспоминаний. Опять связано с Дядей. Июльский полдень, легкий ветерок и мое платье в белый горошек, в первый раз надетое. Я качаюсь на качелях, в душе звучит музыка, только что она звучала на самом деле, так как дело происходит в усадьбе Чайковского. Рядом Аня, она раскачивает меня изо всех сил, я смеюсь, смеюсь – качели действуют на меня как поднятый палец на смешливого человека. Вдруг откуда-то словно из-под земли появляется Дядя. В руках у него камера, он направляет ее прямо на меня. Ветерок треплет мое легкое платье, юбка развевается, а глупому мальчишке только того и надо, он садится на корточки, выбирая нужный ракурс. Нахал с невинным лицом. Осаживаю качели и останавливаюсь. Иду прочь, не оглядываясь. А сзади слышится Анькин голос: «Андрюша, теперь меня!» Неужели будет ее снимать? Загадываю: «Если будет, значит я все напридумала, вовсе он мною не интересуется» и слышу: «В другой раз, пленка не моя, а Витькина». Походкой принцессы Береники я удаляюсь.

Сегодня на уроке биологии безобразная сцена. Все смеются, а мне хоть сквозь землю провалиться, так стыдно за то, что происходит. После уроков завуч посоветовала мне провести собрание насчет поведения некоторых мальчиков. Я сказала, что подумаю. Учиться не интересно, единственное желание в течение школьного дня, поскорее бы все это кончилось. Девять школьных лет воспринимаются мною как сплошная каторга, хорошо тем, у кого есть отдушина, занятие «для души». У меня есть. Я рисую. Это у меня от отца. Отец – научный сотрудник в институте, но всю жизнь увлекался рисованием. Все стены нашей «двухкомнатки» увешаны его работами. Картины моего отца очень странные. Раньше, когда я была маленькая, он рисовал как все люди, в реалистической манере. Нам с мамой нравилось, что на картинах отца мы узнаем и нашу улицу, и наш дом, и деревья под окнами. Отец устроил себе мастерскую на пустующем чердаке нашего дома, помещение маленькое и неудобное, с крошечным запыленным окошком; отец называет его «моя мансарда».

Раньше я с восторгом следила, как работает отец, считала его талантом. Теперь он уже не молод – 50 лет, как художника его никто не знает, да и манеру он поменял как-то резко, я не успела привыкнуть. На его картинах какие-то крошечные существа, словно из другого – игрушечного мира, они живут по своим законам, а точнее пребывают в вечной неподвижности на фоне ярких драпировок. Такой живописи я не понимаю, и она меня раздражает, так же, как и маму. Правда, мама считает, что Натанчик впал в детство, а я думаю, что отец погнался за модными течениями в современной живописи. Это так на него не похоже. Вообще он человек глубокий. Так вот, о моем рисовании – рисую я цветы. Это моя главная и любимая тема. Причем цветы не мертвые – сорванные, а как бы растущие на грядках, в лесу или в поле. Ужасно не люблю букетов, цветы в них раненые и умирающие и даже пахнут гнилью.

Мама считает, что мне нужно идти в Художественное училище, отец протестует, говорит, что моих данных недостаючно. Там видно будет. Пока ясно, что я – четко выраженный гуманитарий. Меня интересуют литература и история, но только не как школьные предметы – учите от сих и до сих, остальное не входит в программу. В программу не входит как раз самое интересное. Летом прошлого года у меня была одна незабываемая встреча. Мы с папой в августе поехали в дом отдыха. Мама осталась дома, она плохо себя чувствовала, решила отсидеться в Москве, поближе к поликлинике. Мы с папой заметно выделялись из толпы отдыхающих – отец и дочь, чинно гуляют и беседуют, не участвуют в шумных увеселениях, сторонятся компаний.

Как-то отец решил съездить в Москву, проведать маму, ему не хватало долгих разговоров по телефону вечерами. И вот я осталась одна на целый день. Дни стояли теплые, солнечные, в воздухе было растворено ожидание чего-то радостного, неожиданного. После завтрака я читала в беседке. На звук шагов подняла глаза. В нескольких шагах от меня стоял очень высокий мужчина в странной шляпе, сделанной из газеты. «Тутанхамон», – представился он, – поклонившись. Действительно, его шляпа походила на головной убор Тутанхамона. Я поняла, что назначенное на сегодня приключение начинается. Я большая трусиха и всего боюсь, в доме отдыха полно пьяных и прилипал, но туг у меня даже мысли не возникло, что он из этих. Простая рубашка в клетку, сильная худоба и очки – это был человек интеллигентный. А Тутанхамон – это так понятно, самое трудное для всех – начать разговор.