Ирина Чайковская - Афинская школа

В эту пятницу был урок литературы по «Преступлению и наказанию». Роман я прочитала летом, и он мне не понравился. Наверное, Достоевский не будет моим писателем, хотя о нем много говорят все вокруг. Думаю взять в библиотеке «Братьев Карамазовых», если, конечно, удастся. Папа считает, что это лучшая вещь Достоевского. На уроке опять схлестнулись с Дядей, так я называю Воскобойникова. Вообще его называют кто как, чаще не обидно: боксер, чемпион, супермен – все клички подчеркивают его силу, хорошие физические данные. Девчонки в классе все поголовно в него влюблены. Особенно страдает Анюта, она недавно даже стихи начала писать на почве неразделенной любви. Я читала – очень посредственные, в духе Э. Асадова. Я такие терпеть не могу, но сказать так прямо не решилась. Не хватает силы воли и обыкновенной честности. Аня избрала меня поверенной своих сердечных дел. По-моему, у нее тут свой расчет, я для нее идеальная наперсница. Мы с Воскобойниковым друг друга недолюбливаем, поэтому у нее, она считает, есть право говорить мне о том, какой он хороший и как я его не понимаю. А мне эти разговоры чем-то неприятны, я чувствую перед Аней какую-то вину, она сама чего-то не понимает. Ведь Воскобойников… не знаю, может быть, я и не права, может, мне это кажется… я очень мнительна, потом мои вечные фантазии… Да, внешне это напоминает отчуждение, недружелюбие, так оно и было… до одного случая, так мне, по крайней мере, кажется.

Начну издалека. Я очень одинока, Аня считает себя моей подругой, но по-настоящему мы не близки, я дружбу понимаю иначе, ведь я с Аней не откровенна, смотрю на нее свысока. Самый близкий мне человек – мой отец, но об этом после. Одиночество порождает мысли, я много думаю, мечтаю, фантазирую.

Я мечтаю, как встречу Его, точнее, он меня разыщет, как капитан Грэй. В этом я не современна. Но что во мне такого особенного, чтобы Он мною заинтересовался? Сама себя считаю умной, но умная женщина мало ценится. Могу я понравиться кому-нибудь просто так, с одного взгляда? Хорошо бы это проверить. Эти мысли бродили в моей голове прошлым летом, когда Нина Петровна возила нас на разные экскурсии.

Как-то мы поехали на Крымскую набережную. Экскурсия была ужасная, для детсадовцев, мимо Шагала мы пробежали рысцой, зато остановились возле Чепцова и услышали пересказ содержания картины «Сельская ячейка», отец так и не поверил, что я говорю правду, когда я рассказывала. Но не в этом дело. В автобусе по дороге в галерею Анька уселась напротив Воскобойникова, я, естественно, рядом с ней. Дядя с Витькой не обращали на нас внимания. И тут мне пришло в голову… а что если «влюбить» в себя этого красавчика, этого кумира девчонок, разбившего Анькино сердце. Я стала смотреть в окно и выражение лица у меня было, по моим понятиям, как у Леонардовой Моны Лизы. Я изо всех сил старалась удержать это выражение как можно дольше, не отвечала на Анькины вопросы, совсем «отрешилась», мои губы сложились в загадочную полуулыбку, улыбку Джоконды. Кому-нибудь, кто бы меня увидел в тот момент, я могла бы показаться сумасшедшей, поехавшей, уколовшейся. Наверное, Витька так и подумал, он человек примитивный, а с Дядей что-то произошло, я это кожей чувствовала. Он по-новому меня увидел, он заинтересовался. Я ликовала, внутри у меня что-то поднималось. Неужели это в самом деле я? Такая таинственная, загадочная, похожая на мечту художника. Я видела себя его глазами, и это придавало мне значительности.

На обратном пути в автобусе поднялось что-то невообразимое – долгая и нудная беготня по унылым музейным залам требовала разрядки, никому не сиделось на месте, ребята и девчонки сбились в кучу. У Витьки был портативный магнитофон с «металлом». Визг девчонок мешался с какофонией звуков (ненавижу металл!), шофер посмеивался, классная поджимала губы, но не вмешивалась, понимая, видно, что стихию не остановить.

И вот тут-то Анька оказалась на коленях у Дяди, присела, дурачась, а потом так и осталась. Девчонки фыркали, мальчишки острили, на лице Андрея читалось: «Пожалуйста, раз тебе так этого хочется». Я стояла рядом, прислушивалась к шуткам, старалась не смотреть на Аньку и Андрея. Мне было хорошо-хорошо. Ведь я понимала, что больше всего на свете Андрею бы хотелось, чтобы на коленях у него сидела не Анька. И я дала себе страшную клятву никогда в жизни не уронить себя, не унизить в себе ту таинственную женственность, которая сегодня во мне проснулась.

Кажется, Печорин говорил, что воспоминания имеют над ним большую власть. У меня то же, я коплю воспоминания. Мне все кажется, что когда-нибудь, в старости, я буду жить этими минутами прошлого. Не хочется думать о старости, о смерти. У меня есть такое чувство, что каждый человек подсознательно ощущает, какой срок ему назначен, и развивается соответственно этому сроку. Я развиваюсь очень медленно, мало понимаю жизнь, совсем не ориентируюсь в бытовых вопросах, всего боюсь, страшно суеверна и дика. Может, в этом залог, что жизнь моя будет долгой?