Александр Гмырин - Этюд о кёнигсбергской любви

Стельхов для всех был грозой, но для Альгидаса — неотвратимым смерчем! Если командир отделения Черемичко, пошутив, мог при случае дать Альгидасу поблажку — например, разрешить сходить в столовой за добавкой, потому что ему вечно не хватало, то Стельхов был в исполнении солдатских обязанностей строг, как машина.

При появлении в казарме вышестоящего начальства, а для курсанта это все, начиная с ефрейтора, дежурный по батарее должен был четко отрапортовать. «Дежурный по второй батарее первого дивизиона гвардейского, краснознаменного, орденов Суворова и Кутузова второй степени, киевского артиллерийского полка курсант такой-то». Всего-то!

Но Альгидасу освоить эту фразу было не дано. Мы видели, как он вечерами что-то шептал про себя, видимо, пытаясь выучить проклятый «рапорт», но ничего не получалось. Несколько раз за день дежурному курсанту Альгидасу приходилось рапортовать то сновавшему туда-сюда старшему сержанту Стельхову, то зашедшим офицерам, и никогда эти рапорты не заканчивались благополучно.

Ошалевший Альгидас тянул: дежурный… курсант… гвардейского полка… дважды артиллерийский…

В результате Адьгидас получал еще пару нарядов вне очереди (хорошо, если по кухне — там ночью можно было вдоволь наесться), и таким образом из нарядов этих практически не вылезал.

Один раз в казарму нагрянул сам замполит полка подполковник Дашкин. Услышал сбивчивое бормотание Альгидаса, пришел в ярость. «Это что за чучело? Вы что, сержант (это к стоявшему навытяжку Стельхову) не можете советского солдата русскому языку обучить? За ненадлежащее исполнение своих обязанностей месяц без увольнений!»

Ярость подполковника, влившись в старшего сержанта Стельхова, перекинулась на бедного Альгидаса. Он теперь каждую ночь то драил казарму, то чистил картошку на кухне и спал не более двух часов в сутки. Через неделю Альгидас стал походить на тень, и даже сержант Черемичко, большой шутник, пожалел и разрешил дремать сидя на стуле в послеобеденное личное время. Правда, воротнички потом подшивать приходилось уже ночью, но это мелочи.

Сам командир батареи старший лейтенант Литвинов заметил неладное с курсантом Альгидасом. «У вас болезненный вид, сходите в медсанчасть». Альгидас сходил, но фельдшер Рыжков, померив температуру и давление, нашел курсанта в полном здравии и по-отечески пожелал не пытаться надурить медицину, у которой для симулянтов есть сильные средства. Какие, фельдшер Рыжков не сказал, да Альгидас все-равно ничего и не понял. Просто оделся и вернулся в казарму.

Та зима в Риге оказалась на редкость холодной. Морозы с ветром — все с прибалтийской сыростью. На полевых занятиях казалось, что на тебе даже худенькой шинелки нет — промозглость прохватывала до костей.

Но еще хуже было после, когда переходили на теоретические занятия в теплом классе. Борьба со сном была главной задачей. Естественно, хуже других переносил эту пытку Альгидас, ведь ночью ему удавалось поспать меньше других.

На уроке неожиданно раздавался мощный храп Альгидаса. Капитан Полабухов, интеллигентный человек с юмором, картинно вздымал к небу руки: «Тихо, товарищи солдаты, курсант после трудов праведных отдыхают-с». А потом, на цыпочках подкравшись к спящему Альгидасу, бил его по голове указкой, сопровождая это раскатным басом: «Вста-а-ать!»

Одуревшему Альгидасу приказывали взять лежавший на подставочке учебный снаряд, весом 40 кг, и приседать. Приседать надо было до тех пор, пока Альгидас, в очередной раз опустившись, уже не мог подняться. Тогда еще пару раз, через силу и под грозные окрики преподавателя, Альгидас делал последние приседания и отпускался с миром на свое место.

Впрочем, такая физзарядка мало помогала, и за урок Альгидас, бывало, попадался спящим не один раз.

Учитывая холода, главная запретная вольность курсантов были вшивники. Назвал их так, кажется, замполит-подполковник, вообще острый на словцо.

Вшивник — это какой-нибудь тонкий свитерок, если надо, с отрезанным воротником, который одевался под гимнастерку. Его, естественно, не было видно, но душу и тело он согревал знатно.

Вшивники имели только самые отчаянные. Потому что попасться с этим неформенным обмундированием было грехом, страшнее которого просто ничего придумать было нельзя. Естественно, Альгидас и еще несколько изгоев батареи о такой роскоши даже помышлять не могли.

Что было движущей силой того достопамятного события, неизвестно. Возможно, подполковник просто страдал бессоницей, или с женой поругался, или еще чего. Но примерно в три часа ночи он вдруг появился в казарме. Мы, дрожащие и полусонные, выстроились каждый у своей кровати, и замполит начал проводить классический шмон.