Михаил Тарковский - Поход

С тех пор каждую осень в морозный день Глухарь отправлял свою родову на поседевший галечник добрать на зиму мелких камешков, а сам совершал облёт тайги, чтобы отдать дань памяти тому утру, расставившему всё по местам, и долг небу, наладившему на путь. И каждый раз старался взлететь выше, чтобы охватить взором как можно больше дали и напитать душу простором, которого так не хватает в повседневности. Так и летал он каждый год и уже не представлял осень без этого полёта.

Он поднимался на сопку и садился на самую высокую листвень. И сидел, с волнением озирая простор и думая о трудной и счастливой своей доле, а потом бросался, закрыв глаза и обнимая крылами морозный воздух, прозрачную даль, и та подхватывала его и дышала, сокращалась, светлой судорогой участвуя в крепнущих этих взмахах-объятьях.

Плоскости ходили мощной и частой чередой. Поначалу Глухарь работал ими без передышки, а потом выходил на походный строй, ходовой режим: уменьшал частоту отмашки и вертикальный ход крыла. Когда взлетал – крылья ходили вверх-вниз глу́боко, а потом укорачивали верхний выброс, потолок замаха и, выпукло изгибаясь, всё больше работали книзу, будто отрагивая воздух, доминая до какого-то незримого упора и тут же отрывисто отпускаясь, словно боясь пристыть.

Крылья были настолько прекрасны, что воздух, ими умятый, уплотнялся, как снег под лопастью берёзовой лопатки, и твердел от одного прикосновения, чтобы навсегда запомнить их летучую поступь. А крылам казалось, что это родной воздух так немыслимо прозрачен и опорист, и что главное – в него верить и себя не жалеть. И на каждом взмахе с нижней оборотной стороны птичьего тела огромные и тугие грудные мышцы сокращались могуче и трепетно, как два слаженных сердца. Прикреплённые к тонкому килю грудины, они длились в крылья и через них ощущали упругую стать неба и не понимали, где заканчиваются пальчато растопыренные ма́ховые перья и где начинается даль, которая так же пальчато входила в окончания крыльев, образуя с ними сквозистый замок. Так и летел над горной восточно-сибирской тайгой Глухарь, и так хорош был союз калёного воздуха и древней праведной птицы, что крыла её, казалось, набирали смысла с каждым взмахом и оставляли прозрачные оттиски в небе и вечности.

Путик – линия ловушек с затесями.

Колонковая труба – труба, применяемая в колонковом бурении скважин. Хороша своей вечностью.

Крохаль – порода широко распространённой в таёжных реках рыбоядной утки.

Носовило – так сибирские лодочные мастера называют форштевень. Шпангоуты именуются упругами, а центральная донная доска – донницей. Сказолюбивый пёс сидел на плоскости носовила, обращённой внутрь лодки.

Запустить – закрыть, захлопнуть. Более широко – привести в нерабочее состояние. Как корова в запуске закрывает подачу молока.

Курья – каменистый залив.

Кукары – так называют кедровок.

Выбыгает – от слова «быгать». Выветриваться, обезвоживаться, обветриваться, вымораживаться.

В пяту – в сторону, противоположную той, куда убежал зверь.

Чир – изумительная белая рыба из лососёвых.

Привожу дословно. М. Тарковский.

Хорогочи – переводится с эвенкийского как «глухариный ток». Река с названием и посёлок есть также в Амурской области.

Верховка – ветер, дующий с верховьев Енисея. Обычно это юг или юго-запад. Этот ветер несёт тепло. Летом дождь, а зимой снег.