Реваз Мишвеладзе - Избранное

Такого рода ситуаций в рассказах Мишвеладзе множество. Чего тут больше — цепкой писательской зоркости или фантазии? Скорее всего, срабатывают оба свойства: подмеченное в жизни художественно преображается и рождается новая реальность.

Читая Мишвеладзе, порою чувствуешь себя в паноптикуме: зрелище тягостное, даже страшное. Приметы деградации и нравственного распада увидены и выявлены писателем задолго до «дозволенной смелости», в пору самого махрового застоя. Далеко не все из написанного удавалось тогда напечатать, во всяком случае в Москве. Помню непреодолимые трудности, связанные с публикацией «Радуги». В высшей степени показательно, что коллизия этого рассказа повторилась в реальности вплоть до деталей. Попробуй разберись: рассказ ли воспроизвел абсурд и нелепость жизни, жизнь ли разыгрывалась по абсурдному сценарию…

Но в этой затхлой атмосфере, в ирреальном кошмаре среди алчных, тупых и чванливых рож тут и там мелькают человеческие лица. Обыкновенные. Живые. Прекрасные. Это старик из рассказа «Зима», ради чувства человеческого единения и солидарности разрушивший в снежную зиму свою крепкую еще кукурузницу; и молодой пастух Тома, привезший сыр на рынок и в ужасе бегущий от обнаглевших хапуг («Тома»); и инструктор верховой езды Арчил, отпускающий на волю заезженных ипподромных лошадей («Скачки»), и упрямый Гогиа, герой одноименного рассказа, с риском для служебной карьеры катающий в коляске милицейского мотоцикла мальчишек со всей округи… Слава Богу, их много — этих симпатичных человеческих лиц! Во всяком случае, не меньше, чем масок в паноптикуме.

Разнообразнейшая галерея характеров, типов и темпераментов в рассказах Мишвеладзе, все — от подонков до рыцарей, объединены одним родовым свойством, одним признаком — они грузины. Разумеется, речь не об анкетных данных. Национальное проявляется в них в разной степени и по-разному, но всегда отчетливо и внятно. Чтобы лучше понять меня и убедиться в справедливости моих слов, достаточно прочитать рассказы про красавицу Фатьмушу, так и не утолившую своего артистического призвания, вольнолюбивого Гуджу, взбунтовавшегося против режима секретности в родном городке, или чудака Хитию, совсем по-кутаисски прожившего туристическую неделю в Париже…

И еще одно характерное свойство новеллистики Р. Мишвеладзе — ее злободневность. Писателю случалось в запальчивости срываться на фельетоны, но в лучших вещах он глубок и художественно убедителен.

Так в рассказе «Пинок» писатель с подлинным блеском описывает явление, характерное для современных провинциальных городов: процесс урбанизации в них так стремителен, что человеческая психология не поспевает за каждодневными переменами. Бедняга Ваня — герой рассказа — еще чувствует себя жителем старого доброго Кутаиси, где каждый знал каждого и всегда был готов удружить, в особенности в таком деле, как прием тбилисского гостя — перед тбилисцем нельзя ударить лицом в грязь… Но теперь город живет по иным законам, в нем все переменилось и трудно, болезненно вырабатывается иной уклад, чуждый кутаисскому характеру. «Ножницы» между старой психологией героя новеллы и новой психологией города не только на каждом шагу порождают смешные коллизии, но и наводят на грустные размышления. У этого юмора горьковатый привкус.

Критика верно заметила, что персонажи Реваза Мишвеладзе проявляют себя в острой парадоксальной фабуле, опирающейся на необычный человеческий тип — чудака, простака, «святого». Я бы добавил сюда пройдоху.

Необычных, острых ситуаций и чудаков в рассказах Мишвеладзе много. Было время, когда мне казалось, что он начнет повторяться. Теперь мне так не кажется. Я понял, что он неистощим.

Но, как ни парадоксально, такое разнообразие грозит обернуться своей противоположностью. Видимо, писатель сознает это и тематическое расширение «по горизонтали» время от времени сменяет на движение вглубь — ищет новую форму рассказа, способствующую более глубокому проникновению в психологию персонажей, новую — для себя — интонацию.

Позволю себе короткое отступление и напомню притчу великого Леонардо: «Кедр пожелал вырастить прекрасный и большой плод на самой своей верхушке и всеми силами своих соков осуществил это. Но когда плод вырос, то стал причиной того, что стала гнуться высокая и прямая макушка кедра». У каждого художника свое призвание и предназначение, своя горница в доме Господа. Бунин вряд ли преуспел бы в сатире, а Зощенко в лирике. Поучительно, что Чехов не писал романов, а Беранже — романтических баллад.