Вильям Козлов - Карусель

Видно, сообразив, что она наделала, Нимфа — как не подходит этому тупому злобному зверю столь романтическое прозвище! — поджав хвост, медленно побрела к дыре в заборе. Она даже не оглянулась. Я лишь заметил, что у нее брюхо с растопыренными в разные стороны сосками раздуто, наверное, ждет своих ублюдков...

Я похоронил Еву под корнями огромной березы, что рядом с баней. Бродил по участку, как неприкаянный, из рук все валилось, перед глазами стояла Ева и ее страдальческие глаза будто в чем-то меня укоряли. Но разве мог я предположить, что подобное случится? Ее стекленеющие глаза, полные слез, еще долго неотступно преследовали меня...

Вот он, тот самый случай, когда творимое тобою добро обратилось страшным злом! Я ведь не прогонял Нимфу со двора, всякий раз угощал ее остатками еды, несколько раз брал с собой на прогулку. Лайка принадлежала соседке, что жила напротив мастерской. Неделями собака сидела на цепи, кругом нагажено, в конуру ей приходилось заползать, так как она была сделана для более мелкой собаки. И мне стало жалко Нимфу. Видя, какие у нее запавшие бока, я стал иногда приносить ей в банке из-под селедки еду, а потом — брать в лес. И теперь, когда ее спускали с цепи, она первым делом мчалась ко мне, надеясь чем-нибудь поживиться.

И вот расплата за мою доброту! Увидев во дворе щенка, лайка из ревности тут же придушила его. Я спрашивал у Николая Арсентьевича, не слыхал ли про такое, он ответил отрицательно: щенка не тронет ни одна нормальная собака.

Я и не предполагал, что так сильно привяжусь к спаниельке. Уже прошла неделя, а мне все еще не по себе. Если по началу я готов был убить лайку, то сейчас остыл, да и рука у меня не поднялась бы даже на эту тварь. Неделю я выбрасывал отходы со стола на помойку, и вороны с сороками, пируя на ней, рано утром будили меня своими криками. Теперь снова ношу в жестяной банке из-под селедки еду соседскому Шарику. Он привязан у Николая Арсентьевича на огороде. Молча вываливаю обрадованной дворняге еду и ухожу. Пока у меня не возникает желания погладить Шарика.

Лето в этом году выдалось холодным, дождливым. Гена Козлин подсчитал, что с апреля по середину августа было всего двадцать шесть солнечных дней. У него на редкость хорошая память, и он имеет явную склонность к цифрам и статистике. Даже завел специальную тетрадь, куда записывает всякие интересные факты. И еще у него тяга к преувеличениям, он все на словах в два-три раза преувеличивает, поэтому стоит почаще в его тетрадку заглядывать — туда он записывает точные цифры.

Дожди лили днем и ночью, иногда подряд по трое-четверо суток. Казалось бы, от такого обилия влаги должны пойти грибы, но в лесу даже поганок не было. Мох хлюпал под ногами, разъезжался, огромные лужи поблескивали на дорогах, окаемки черной грязи окружали их. Привезенное из Ленинграда печенье стало рыхлым и влажным, заплесневела одежда в шкафу, на деревянном потолке, будто сыпь, высыпала зеленая плесень. Несколько раз я протапливал дом, но как-то дико было в августе топить русскую печку. Ложась спать на веранде, я ощущал влажность простыней и подушки. Неотступно думал о Еве, пожалуй, больше даже, чем о Свете Бойцовой.

И ведь никуда не удерешь от непогоды: синоптики по радио и телевидению каждый день сообщали, что ливни и холод проходят по всей стране, разве что в Средней Азии и солнечной Молдавии тепло. В программе «Время» показывали улицы городов, залитые водой, оползни, разрушившие поселения, автострады с торчащими из-под грязной воды крышами автомобилей. Какой-то всемирный потоп!

Ночью я проснулся от ужасного шума, треска. Раз или два ярко полыхнуло, и донесся грохот далекого грома. Удивил меня какой-то незнакомый воющий шум. Ритмично звякали стекла в рамах, натужно шумели яблони под окном, привычно барабанил дождь в шиферную крышу. Несколько раз я просыпался от нарастающего свиста и шума и снова засыпал, а утром увидел, что мой молодой клен у забора расщеплен пополам, несколько яблонь сломаны, у бани валяются принесенные ветром из бора ветви елей и сосен. В нескольких местах забор опрокинулся. Сосед мне сообщил, что ночью пронесся «страшенный» ураган и повалил в лесу тысячи деревьев. Электричества не было, позже я узнал, что вышли из строя электростанции в Великих Луках и Невеле. Пострадали леса и поселки на Псковщине. Трое суток сидели мы без света. Ночью детишек в пионерлагерях переводили в безопасные помещения, потому что огромные деревья рушились на дощатые домики, обрывали электрические провода, проламывали крыши.