Алла Бархоленко - Он увидел

Шофер покосился на тетушку и взял с места.

Пока таксист петлял на выезде из города, мелочно удлиняя себе путь, Санька вертелась от окна к окну, провожая взглядом возникающие на холмах и уплывающие вспять церкви, непривычно маленькие и как бы домашние, выраставшие, казалось, из огородов и лопухов, а когда наконец выехали на суздальскую дорогу, так и смотрела назад, на покачивающиеся от движения валы древнего города, и Григорьев видел сбоку, как напряженно хмурились ее брови, не в силах помочь отсутствующему воспоминанию.

— Стойте! — сказал он шоферу. Тот резко принял в сторону и испуганно оглянулся. — Назад! — проговорил Григорьев и добавил: — Пожалуйста…

Назад так назад, водителю что, но «пожалуйста» вызвало сопротивление, немужское словечко, вози тут слабаков, и таксист недовольно осведомился:

— Зачем это?

— Голубчик, — вклинилась тетушка, — предположите для себя самое приятное — что мы хотим увеличить ваш доход.

Шоферское ухо налилось краской, и парень со скрежетом развернул машину.

«Странно, — подумал Григорьев, — второе ухо у него совершенно белое».

— Ты прав, Николя, — проговорила тетушка, придерживая в сумке встревожившегося Константина Петровича. — Мы все время спешим и полагаем, что это нас оправдывает. Голубчик, — обратилась она к шоферу, — вы можете показать нам свой город по своему усмотрению.

— Я не здешний, — буркнул шофер.

— Ну, это вы напрасно, — возразила тетушка. — Мы все в определенном смысле здешние.

— Это вам, может, в первый раз, а мне в тысячный! Надоело, каждый день одно: Золотые ворота, Козлов вал, Детинец, Страшный суд… Ну, чего за обломки цепляться?

— Сам ты обломок! — воззрилась в затылок парню Санька.

Парень дернул шеей, будто хотел из-под взгляда выбраться, машина под его рукой вильнула, но возражения не поступило.

Пошли явно на недозволенной скорости, вжимало то в один борт, то в другой. И вдруг зазвучал спокойный голос Евдокии Изотовны, начавшей вспоминать прежний Владимир. Тетушка нашла, что город не так уж и изменился, и слава богу, и хорошо, что новые районы в стороне, но все равно мы слишком варварски относимся к прошлому, и подумать только, что все это древнее Москвы, что вся русская предыстория неистовствовала на этих холмах. И Евдокия Изотовна, поглаживая петуха, стала рассказывать о монастырях и фресках, о княжеской вражде и клятвопреступлениях, о пленении и разоре Киева, о предательском; убийстве Андрея Боголюбского, о великих пожарах при Всеволоде, когда погибло более тридцати каменных церквей с сокровищами и книгами, о взятии Владимира Батыем, о подожжении татарами Соборной церкви, где затворился народ, о многой крови и разорении…

Таксист упорствовал и гнал, не объезжая ухабов, всех кидало и подбрасывало, но голос тетушки был печально-спокоен, а Григорьев и Санька слушали молча, и шофер увидел в зеркале отражение их темных лиц и понял, что может делать хоть что, хоть сверзнуть машину с обрыва, но за спиной его не прекратится ясный голос старухи и непонятная, молчаливая сила других. И он сдался, прижал машину к тротуару и выскочил, сделав вид, что возникла срочная необходимость в магазине.

Теперь помолчали вместе. Тетушка вздохнула и проговорила:

— Я отдохну, пожалуй, а вы сходите — вон по той улице…

Они вылезли и пошли не спрашивая.

Соборная площадь, отлученная от автомобильной цивилизации, со случайными туристскими группами и одиночками, которые не знали, что тут нужно делать и кем казаться, предстала раздетой и как бы неприличной, как полонянка на опустелом торге, которую никто не захотел взять в наложницы. Запоздалые покупатели обегали тело собора равнодушным взглядом и недоумевали, зачем его кому-то предлагают, если это ни у кого не вызывает вожделения. У гидов, в остальные дни заполнявших чувственные бреши тренированно-хозяйскими голосами, был выходной, и туристы, отбывая тягучие минуты перед недоступной Историей, исподтишка переглядывались, не решаясь на преждевременно открытое разочарование и уговаривая себя на дальнейшее культурное обогащение, и скрыто надеялись на какое-нибудь постороннее оживление.

— Византия… Икона Владимирской богоматери… Рублев… Русский ренессанс… — бойко затараторил уверенный девичий голосок.

Шеи с любопытством вытянулись: цена предлагаемого товара пошла в гору.

— Роспись собора, которая неоднократно утрачивалась при пожарах, в 1408 году возобновили Андрей Рублев и Даниил Черный, — быстро сыпал нерусский голос, уверенно переваривший чужую память. — Иконы главного ряда иконостаса, представлявшие «деисусный чин», были высотой в три целых и четырнадцать сотых метра… Самый грандиозный иконостас пятнадцатого века… Выражал в живописном и архитектурном синтезе догматическую и церковно-политическую концепцию русского средневековья…