Алла Бархоленко - Он увидел

— А я-то, а я-то, — бегал туда-сюда дедок, — а я хоть и на пятый годок, но настиг их, да ихнего-то свеженького им через порог — хе-хе!..

Старик рассыпался мелким бесовским смешком, и Санька удивленно на него уставилась.

— Эх, отец… А что мы из этого добродетельного поступка имеем? — серьезно спросил Григорьев. — Новую гнусность?

— А так как же нам быть? — подступил старик и птичьим коготком своим стал клевать Григорьева в грудь. — Быть как же, позвольте вас спросить? Вы, молодые, ученые, наворотили и этого, и того, так уж сделайте милость, ответьте мне, пенсионному, из ума выжившему, во всем вашем несведущему, как быть станем? Вас вот, умных, спрашиваю!

— Нас? А я вот с тебя, отец, вдруг захочу то же самое спросить?

— С меня? — взвился дедок. — С меня-то почему? В мое время о таком и думать нельзя было, это вы, теперешние…

— Э, нет, постой, дед! Твое время не тобою было сделано, а твоим отцом да дедом. А наше-то время, выходит, вы устроили, дедушка!

Старик онемел, затрясся, хотел то ли крикнуть нечто, то ли плюнуть в Григорьева, но поперхнулся и закашлялся судорожно. Санька бросилась поколачивать его по спине, старик мотал, все не в силах передохнуть, Саньке головой, чтоб колотила пуще. Наконец, ему полегчало, он начал с хрипом отдыхиваться и сел, истомленный, у ствола липы.

— Прости, отец, — сказал Григорьев. — Слова это все…

Старик не откликнулся, сидел понурый и маленький.

— Ладно, — помедлив, произнес Григорьев. — Не получилось.

Старик устало на него воззрился, и Григорьев ответил на его немой вопрос:

— Сестра умерла. Не здесь, далеко. Место хотел — со своими чтоб… — Старик дробно закивал: — Не получилось.

— Да может, как-нибудь? — воодушевился помочь смотритель.

Григорьев качнул головой.

— Как-нибудь и без этого много.

Он шагнул через открытую дверцу в ограду, постоял в ногах опустелой могилы, наклонился и взял с ее края горсть земли.

— Вот и всё, — сказал он, сам не очень сознавая, о чем говорит. Повернулся и вышел, и понял, что стоит на этом месте в последний раз, что не вернется больше сюда и ничего этого больше не увидит, и что-то как бы умерло в нем, и сам он для себя уменьшился.

Они вошли за молчаливым стариком в часовню, и Григорьев положил перед ним деньги.

— Прошу вас очень… Не могу сам. Прошу вас, закажите памятник, любой, какой захотите. Заплатите кому, пусть поставят. И ничего больше не надо.

Старик быстро кивал:

— Не беспокойся, милый товарищ Григорьев, сделаю, все сделаю. И поставлю, и обихожу, и смотреть буду. Понимаю тебя, понимаю. Уезжай спокойно, сделаю.

Старик вышел проводить их до ворот, пожал протянутые руки, порывался сказать что-нибудь доверительное, но удержался, и смотрел им грустно вслед, мелко кивая седой головой, пока они не скрылись за углом.

В гостинице Григорьев отдал вычистить свой костюм и выстирать и нагладить рубашку, остальное осилил сам, долго и охотно страдал под душем, Обнаружил массажный кабинет и потребовал двойную порцию массажа, брился в парикмахерской, барин барином, с горячим полотенцем и шлепаньем по щекам, предложили постричься — постригся, маникюр — ну, разумеется, изобрел себе в зеркале надменно изогнутую бровь и вообразил себя лордом, несколько отягощенным жизненным опытом, но пока довольным собой, и с этой миной, облаченный во все отутюженное, благоухающий, поблескивая надраенными туфлями, явился с не менее торжественной Санькой в переполненный ресторан, где к нему выпорхнул метрдотель и, забегая вперед и услужливо заглядывая в глаза, привел к таинственно возникшему столику, который в дальнейшем обслуживался с удручающей русского человека быстротой.

— До чего же это просто, — усмехнулся Григорьев, — изображать то, чего в тебе нет. Право же, гораздо труднее заметить в себе то, что уже имеешь.

— Забавно, — проговорила Санька, с любопытством оглядывая зал, — ни разу не была в ресторане. Но это же сейчас очень дорого?

— Чепуха! — лихо ответил Григорьев. — Собирал на машину, но теперь передумал. Гулять так гулять, Сашенька, чем больше истратим, тем лучше. Ну-ка, что тут есть самого сногсшибательного? М-да. А вы знаете, Сашенька, а это проблема — захочешь спустить состояние, а не на что. Даже до некоторой степени обидно. А, пусть официант тащит что хочет, какое нам дело. Шеф, все, что есть лучшего, а скажем точнее — самое дорогое! Действуйте, шеф! Сашенька, вам, кажется, уже надоело таскаться со мной по погостам?