Алла Бархоленко - Он увидел

— А завтра суббота, — сказал Григорьев.

— Ну да, и что? — чрезвычайно заинтересовался Самсонов.

— А разве можно по субботам снимать головы?

— А мы энтузиасты, — хохотнул Самсонов. — А вот и ваша Новая. Вам куда?

— К больнице… Вон то здание.

Подъехали. Сгрузили. Григорьев сказал спасибо, вынул бумажник и протянул Самсонову двадцать пять рублей.

— А вы шутник, — сказал на это Самсонов.

Григорьев не понял и продолжал стоять с протянутой рукой.

— Да бросьте вы, Григорьев! Стыдно…

Григорьев пожал плечами и убрал деньги.

— Ну, а куда лично вам? — спросил Самсонов. — Может, еще подвезти?

— Нет… Я тут.

— Не понял?

Григорьев промолчал.

— Вы тут — это у вас чувства? Или что? — настырно лез Самсонов.

— Чувства, — сказал Григорьев, внезапно озлясь и сжимая кулаки.

— Батенька, да вы либо побить меня хотите? Да мы же в разных весовых категориях! Пойдемте-ка, я провожу вас домой. Выспаться надо, а то вас на завтра не хватит. Пойдемте, Григорьев, пойдемте…

— Да уезжайте вы ради бога!

— Ну, как хотите, — вздохнул Самсонов.

Он залез в свой «Запорожец» и долго возился там, машина под ним покачивалась и постанывала. Григорьев нетерпеливо ждал, когда он наконец уедет, но Самсонов открыл дверцу и позвал:

— Григорьев, подите сюда.

Он подошел. Самсонов наклонил переднее сиденье, пригласил:

— Будем ужинать, залезайте.

Его даже закачало от голода, но он упрямо медлил.

— Да бросьте вы кочевряжиться, в самом деле! — сердито проговорил Самсонов, придерживая отогнутое кресло.

Григорьев залез на заднее сиденье, Самсонов опустил спинку, захлопнул дверцу, включил освещение и пододвинул газету с толстыми ломтями колбасы, с косыми кусками белого хлеба и крупными помидорами.

— А это — для начала. — Самсонов протянул полстакана прозрачного. — Без всяких, вам нужно, а то загрызете меня ночью.

Григорьев выпил. И очень хорошо пошло, без препятствий.

— Ешьте. Сколько не ели — день, два?

— Два.

— Приехали? Когда? Никого здесь нет? Друга хороните?

— Сестру.

— Ешьте, все ешьте, еще нарежу. Значит, так: вы на заднем устроитесь, а я тут. И попрошу без разговоров, вы совершенно несносный болтун! Все, все, спать! Советую раздеться, ибо утюга нет и жарко. Обувь снимем и кинем под машину — проветриться. Все? Нате вам портфель под голову. Ну, все, поехали…

Санька сидела на бугорке, ждала, когда проснутся. Она уже не раз отыскивала для себя приличный предлог и подходила к машине, чтобы взглянуть на Григорьева. Если она смотрела слишком долго, Григорьев начинал хмуриться во сне, и Санька виновато переводила взгляд на спавшего рядом человека, с некоторым недоумением рассматривая широкоскулое лицо с лохматыми бровями и широким подбородком, с крупным, рыхловатым носом, с губами, своеобразно подчеркнутыми по краям светлой линией, — мужественное, приятное, намного более привлекательное лицо, чем григорьевское с его нейтральными, как бы смазанными чертами, и никак не могла определить, почему более приятное ей безразлично, а другое — почти неуловимое, изменчивое, то как будто совсем стертое, то вдруг разверзающееся непонятным провалом — вызывает в ней поминутный трепет и обмирание. Скоро она уяснила, что эти-то провальные мгновения и притягивают ее, обещая что-то, что-то к ней приближая, и она готова ждать на краю хоть сколько.

Ощущения эти вспыхивали в Саньке ярко и быстротечно, гасли и менялись, оставаясь в памяти капризными всполохами, которые в бесцветные промежутки затиший можно было перебирать и осмысливать.

Со вчерашнего дня время текло для нее двояко: тягуче-медленно, даже с полными остановками, которые тем не менее плотно наполнялись значением, и вскачь, через получасия и часы, куда-то обрывавшиеся, которых она не замечала вовсе. И сейчас, увидев открывающуюся дверцу машины, Санька удивилась, что так долго просидела в неподвижности, и поднялась, торопясь снова оказаться у кубастенького «Запорожца».

— Вот… Я вам носки постирала. И выгладила, они сухие, — сказала она тому, который был другим, который шарил под днищем и чертыхался.

— Надо же! — восхитился Самсонов. — А ты говоришь!

Быстренько обулся, вылез размяться, бодро пожаловался:

— Свернуло, как в наперстке! На кого делают — на лилипутов? Загоню к чертям!

И без сожаления пнул заднее колесо, отчего Григорьев мгновенно сел. Санька тут же заглянула к нему:

— Доброе утро, Николай Иванович. Я кофе сварила крепкого. И картошка еще горячая. А умыться — вот тут за деревьями родничок.