Эмили Гиффин - Прежде всего любовь

– А мама с папой? Они знают?

Она качает головой.

– Думаешь, они тебя простят? Думаешь, мама смирится с таким поворотом?

– Не знаю, – булькает она. Лицо у нее красное, мокрое, в потеках туши. – Надеюсь, что она меня простит. Что они оба смогут меня простить.

– Это возможно, – голос у меня дрожит, но я сдерживаю слезы. Я не буду плакать, пока не останусь одна. – Но я никогда тебя не прощу. Ни тебя, ни Нолана. Никогда в жизни.

Я еще долго сижу на диване Эллен и пытаюсь успокоиться, потом наливаю себе виски и качаюсь из стороны в сторону, пытаясь придумать еще одно оправдание. Я понимаю, что никакие мои слова или действия не изменят ее мнения о моем поступке – и о том, что молчала столько лет. Она только сочтет меня эгоисткой. Мне приходит в голову, что она может быть права. Что я поехала сюда только ради себя.

Но потом я начинаю злиться. Мередит вечно выворачивает все так, что я оказываюсь не права в любом случае. Типичная уловка. Я думаю, не позвонить ли Нолану, не предупредить ли его, но боюсь, что сделаю все только хуже. Как будто мы сговорились.

Кажется, Мередит сильнее расстроена нашим молчанием, чем тем, что случилось той ночью. Я пытаюсь представить, что бы я чувствовала, узнав, что они с Гейбом скрывали от меня какую-то страшную тайну. Да, это бы сделало мне очень больно. А мы ведь не женаты.

А если бы они просто пытались меня защитить? Я бы их простила? Наверняка. Я чуть не бужу Мередит, чтобы задать ей этот вопрос. Это ведь она предложила скрыть от мамы подробности ужина с Софи. Потому что считает, что эта информация причинит ей боль. Разве не так поступают люди, когда кого-то любят? Я пытаюсь вызвать в себе праведный гнев, но у меня почему-то не получается. В глубине души я вижу разницу между сокрытием информации об ужине и ложью, пусть даже ненамеренной, о смерти Дэниела. Глупо отрицать, что я не права.

В середине ночи я решаю, что мне надо уехать. Что я просто не смогу встретиться с сестрой утром. Так что я проскальзываю в темную спальню Эллен, где тихонько похрапывает Мередит, собираю вещи и как попало швыряю их в сумку. Уже собираясь уходить, я вспоминаю, что привезла Мередит подарок. Включаю на телефоне фонарик, копаюсь в сумке и нахожу новенького чистого Кроля, пушистого, светло-бежевого, совершенно идеального. Я кладу его на подушку, шепчу сестре «до свидания», понимая, что эта ссора отличается от всех предыдущих. Я, конечно, надеюсь, что я не права, но, кажется, эта ссора была последней.

Через несколько минут я еду в такси до Ла-Гуардия. Пробок нет, так что мы приезжаем невероятно быстро. Я плачу и захожу в пустой аэропорт. Милая дама на стойке регистрации «Дельты» заверяет меня, что на шестичасовом рейсе в Атланту множество свободных мест, и она уверена, что я сумею одно из них получить.

– Удачи, милочка, – говорит она напоследок и сочувственно смотрит на меня.

Вероятно, ей кажется, что человек, явившийся в аэропорт посреди ночи, за полдня до своего рейса, оставил за спиной что-то не слишком приятное.

Пройдя досмотр, я иду в туалет, чищу зубы и умываюсь. Еще только четыре часа утра. Прикинув, что до посадки на первый рейс в Атланту еще минимум девяносто минут, я иду к гейту и ищу уголок, где можно немножко подремать. Я немедленно вырубаюсь, успевая только подумать, что Мередит умерла бы от отвращения при мысли о том, чтобы сесть – а уж тем более лечь – на пол в аэропорту.

Я просыпаюсь – голова гудит от виски, глаза красные, шея затекла – и тут же с облегчением слышу свое имя. Меня зовут на посадку. Мне досталось последнее место. Я решаю, что это хороший знак. Что хуже стать уже не может, а значит, будет лучше.

Говорят, что нельзя ложиться спать, не помирившись, но, когда мы с Джози ссорились, мама всегда настаивала на обратном. Она отправляла нас по комнатам и велела поспать, потому что «утро вечера мудренее». Совет вроде бы работал, потому что мы просыпались и просто делали вид, что ничего не произошло (а потом находили новый повод для ссоры). Иногда мы даже смеялись над вчерашним, объединялись против мамы и утверждали, что она принимает все слишком близко к сердцу.

Утром я вижу грустного плюшевого кролика на подушке, но мне не становится лучше. Ни капельки. На самом деле все делается только хуже. Я все еще зла и расстроена, но теперь я еще беспокоюсь и испытываю чувство вины, потому что сестра наверняка уехала. Я встаю и осматриваю квартиру, но не нахожу никаких следов ее пребывания, кроме шампуня на краю ванной и старомодного полосатого носка, выглядывающего из-под кровати. Я прохожу по квартире еще раз в надежде, что Джози оставила записку – именно так она обычно оставляет за собой последнее слово, – но ничего не нахожу. Я беру на руки кролика и начинаю паниковать. Куда она могла деться посреди ночи? Может быть, она лежит где-то в канаве? Хотя я не могу даже представить, что Джози причинит себе вред, сестра моего бойфренда времен колледжа не выходит у меня из головы.