Елена Королевская - Взгляд сквозь время

Мама смущенно отвечала:

— Лена, он не голый, а обнаженный. Это — искусство, показывается красота человеческого тела. Так было принято в Древнем мире. Поняла, дочка? — объясняла мне мама.

— Да, — уверенно ответила я, — только почему же этот обнаженный дяденька голый? — также звонко повторила я свой вопрос.

Люди смеялись от души.

Для нашего развития, мама в кредит, на свои небольшие заработки купила фортепиано и отдала нас в музыкальную школу. Наше время должно быть чем-то занято, как справедливо считала она.

Занятия музыкой нам нравились, а мама очень хотела, чтобы мы выросли образованными людьми и оправдали ее надежды. Но возить нас в музыкальную школу, расположенную очень далеко от дома, возможности она не имела, и мама ограничивалась беседами о должной бдительности. Поэтому чаще всего мы ездили в эту школу одни, дорога занимала по полтора часа в каждую сторону. Не так важно, что три часа в день тратилось на дорогу, образование ставилось выше безопасности, или временных затрат. А неужели музыкальную школу нельзя найти где-то ближе в районе? Ведь мы жили в крупном городе. Можно! Но за эти школы нужно платить, а денег в семье не хватало. Выйдя с автобуса, идти нам, двум маленьким девочкам, предстояло через железную дорогу и небольшой лесок. Часто, от страха мы пробегали их бегом и не оглядываясь, так как на пути в музыкальную школу нам неоднократно встречались подвыпившие и неадекватные личности. Я помню, как брала сестру за руку и на раз-два-три мы бежали. Очень страшно бывало по дороге домой, так как становилось темно, и особенно зимой. Выходили со школы мы около восьми вечера, и, если этот день у мамы был рабочий, а работала она посменно, мы ехали к маме на работу в магазин, который находился рядом с нашим домом. Приезжали туда в половине десятого. Мама сдавала смену фасовщицы фруктов и овощей, мы брали целый пакет обрезанных битых яблок и счастливые шли домой их есть.

Одним из зимних вечеров, возвращаясь из музыкалки домой, мы с сестренкой попали в страшную пургу. Автобусы или не ходили, или шли битком, так что люди висели на подножках, и мы, два маленьких ребенка, просто не могли в них влезть. Мы страшно замерзли, сестра плакала, а я помню, как очень боялась, что мама будет меня ругать за сестру. Я до сих пор благодарна молодой паре, которая, поймав машину, позвала с собой и нас, пообещав отвезти до дома. Я знала, что с чужими людьми нам ехать нельзя, и сказала им об этом, а еще, что у меня нет денег, но они не бросили нас, а каким-то образом все-таки уговорили поехать с ними. Пара вышла из машины метров за пятьсот от маминого магазина, заручившись обещанием водителя, что он доставит нас в целости и сохранности. Когда мы подъехали, мама стояла и ждала нас на улице, на остановке автобуса, на которую мы должны были бы приехать. Мы вылезли с заднего сиденья подъехавшей машины, и мама сразу начала на меня кричать, что где мы шляемся, она вся на нервах, и почему мы с чужими людьми, когда она меня столько раз учила, что этого делать нельзя, и я подвергла опасности не только свою жизнь, но и жизнь сестры, а я плакала и оправдывалась. Водитель вышел из машины. Он стал тоже объяснять маме ситуацию, на что мама, крича, ответила ему, чтоб он не лез в ее отношения с собственными детьми, и что денег нет, если он на них рассчитывает.

— Да, — сказал мужчина, — и это вместо «спасибо».

И уехал.

В дополнение к музыкальным занятиям мама всячески развивала мою устную речь, она заставляла меня каждый день смотреть вечерние новости и пересказывать их, но только меня, сестры это не касалось.

В доме были детские музыкальные пластинки, книги и игрушки. В общем, все, как положено.

Мама занималась с нами зарядкой и закаливанием. Ежедневно и упорно на протяжении многих лет. За что ей безмерная благодарность.

Мы с сестрой росли хилыми детьми и лет до десяти постоянно болели. Я кашляла без остановки с осени до начала лета. По рассказам мамы, в три года после продолжительного периода кашля я упала в обморок, и меня увезли на «скорой» с тяжелейшим первым для меня воспалением легких, которое проглядели врачи и в саду, и в поликлинике, без гарантии выживания, взяв с мамы расписку, что ее об этом уведомили. Мама всегда утверждала, что слушать врачей не имеет смысла — никто ничего не знает, и лечила нас всевозможными народными средствами и только так, как сама считала нужным. Уже к семнадцати годам у меня развилась бронхиальная астма, во многом благодаря тому, что по признанию самой мамы только воспаления легких в итоге у меня было более пяти. Выводы о некомпетентности врачей мама резонно делала в том числе на том основании, что врачи не сразу смогли определить болезнь, которую наш папа передал нам по наследству — заболевание свертываемости крови. Кстати, именно это обстоятельство окончательно убедило нас с сестрой в том, что мы полностью родные. У нас выявили одинаковое нарушение в крови. Мама, выходя замуж, об этой болезни не знала, так она утверждает, и не знала до тех пор, пока у сестры не начались кровотечения, а ей на тот момент не было еще и года. Когда я достигла трехлетнего возраста, кровотечения начались и у меня. Мама все мое детство ставила эту болезнь нам в вину, говоря, что из-за нее она к нам привязана как веревками и во многом вынуждена себе отказывать. Из-за этой болезни и из-за нас мама, в том числе не смогла окончить институт, вынуждена менять места работы и профессии, и много всего другого, чего она так хотела и не смогла добиться, или, наоборот, вынужденно делала в своей жизни. В эти моменты мама ругала отца, бабушку-маму отца, проклиная их за обман и виня во всех неудачах и бедах нашей семьи.