Игорь Григорьян - Иллюзия

— Гиперновые превращаются в черные дыры? — я немного опешил, — и именно туда мы отправляемся? Но мы же погибнем.

— Конечно, погибнем, — Агафья Тихоновна утвердительно кивнула головой, — все когда-нибудь погибнет, даже звезды, и мы с вами не исключение.

— Но…

— Но это произойдет не сейчас, — акула улыбалась, — черные дыры не убивают, точнее, наши черные дыры не убивают.

— Наши?

— Наши, потому что мы создали их сами. И в этом мире Никто и Ничто не запретят вам установить свои собственные правила. Вы хозяин этого Мира. Вы его творец.

— Правила зонтичной вселенной?

— Да, правила или даже законы.

— Но именно нашей Вселенной, созданной из японского автоматического зонта?

— Да, конечно. Они, конечно, вряд ли будут отличаться от законов мироздания в другой, в настоящей по-вашему, Вселенной.

— Почему?

— Потому что все что мы создали, все что мы создаем и все что мы создадим — все это в точности скопировано с того что уже было, то есть с Природы.

— «Всякое искусство есть подражание Природе».

— Вы помните Сенеку? — Агафья Тихоновна от удивления распахнула глаза.

— Это именно та фраза, которая помогла мне проглотить собственное невежество в самом начале нашего знакомства.

— Тогда понимаю, — она улыбнулась каким-то своим мыслям, — тогда вы тем более должны понять что человек не в состоянии создать что-то новое, то чего не было бы в окружающем нас Мире. Переместить атомы и молекулы и поставить их в другом порядке, конечно, можно, но это максимум на что способен человек. Максимум, — Агафья Тихоновна подчеркнула это слово.

— И все же…

— Попробуйте лучше привести пример, — акула взяла мой рюкзак и высыпала бутылочки с красками прямо на металл, — вот все ваши Знания, все-все-все. Как видите, я вас ни в чем не ограничиваю. Используйте все что доступно человечеству, но приведите пример и поставим на этом точку.

— Пример чего?

— Пример того что человек смог создать, отличное от Природы.

Я сгреб все яркие и красочные бутылочки в одну кучу, отложив только две блеклых, грязно-серых посудины со Временем. Время было относительно спокойно и лишь немного откликнулось на перемещение слабым бурлением. Пузыри, время от времени появляющиеся на его поверхности, напоминали какую-то химическую реакцию, неизвестную пока человечеству. На всякий случай отложив две бутылочки с вечностью и мгновениями в сторону, я занялся большой разноцветной кучей.

Краски моих знаний были ровны и спокойны, одной густоты и тягучести, равномерно окрашены в правильные цвета, но с ними тоже что-то происходило. Синий цвет, который я первым взял в руку, если немного повернуть бутылочку и посмотреть под другим углом, переливался зеленым, иногда даже оранжевым, отливал серебром металла и краснотой сотни солнц над нашими головами. Цвет менялся сам собой, без остановки и уже было непонятно, какой цвет первичен, что было в посудине с самого начала. Тоже самое происходило с другими цветами.

— Качество Знания меняется, — Агафья Тихоновна, казалось, видела тоже самое что и я.

— Почему?

— Мы приближаемся к переломной точке нашего путешествия, к точке где меняется все, даже физика.

— Что же это за точка такая?

— Сингулярность.

— Подождите, но сингулярность… Мы что действительно попадем в черную дыру?

— Конечно. Было бы глупо ограничиться только одной возможной природой существования, если существует не одна, а множество… Но мы отвлеклись, — Агафья Тихоновна с иронической усмешкой наблюдала за моими действиями с бутылочками краски, — мы отвлеклись, а вы хотели привести мне пример. Пример того, что человек способен творить. Пример того, что человечество не просто копирует Природу, но и создает нечто новое, доселе неизвестное.

— Да, да, — я был в небольшом замешательстве, но постарался сосредоточиться, и улыбнулся, — конечно, я попытаюсь.

Приблизив первую попавшуюся бутылку к глазам я всмотрелся в глубину цвета пытаясь вытянуть из нее всю находящуюся там информацию.

— Смелее, смелее, — Агафья Тихоновна как будто подталкивала меня к чему-то.

Поняв ее по своему, я, открыв бутылку, вылил ее содержимое прямо на металлическую поверхность спицы зонта, на которой мы сидели. Краска потекла густо, равномерно. Она совершенно не просвечивалась, и давала насыщенный цвет. Вот только сам цвет с трудом поддавался определению — его нельзя было назвать никаким из известных мне цветов. Голубовато-серый переходил в глубокий синий, и в этой самой глубине, когда луч солнца касался поверхности краски немного под другим углом, так вот, в этой самой глубине, цвет резко менялся на красновато-синий, потом переходил в коричнево-желтый, в просто коричневый, сочного шоколадного оттенка, продолжал еще темнеть, становился почти черным. Но и это не было концом — даже черный цвет начинал переливаться доходя до слепящего серебристого. В дополнение ко всему, все это буйство красок перемежалось зеленым и розовым. Словно капля бензина попала на поверхность воды, растеклась и искрилась в солнечном свете.