Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

Потом, запершись на ключ, я сидел в камере смертников на привинченной к полу железной кровати, ожидая, когда за мной придут, и мучительно искал выход из гибельной ситуации. Я знал, выход есть, и очень простой, но никак не мог вспомнить, так забываешь фамилию одноклассника, зачитавшего твоего Жюля Верна. Ну как же его звали, как? Еще вчера помнил…

В дверь загрохотали:

– Полуяков, на выход с вещами!

«С вещами» – это значит в расход.

Я встал, взял в руки узелок и снова сел от слабости в коленях, потом с трудом поднялся и медленно пошел к вратам смерти…

– Полуяков, твою мать, скорее! Перед смертью не надышишься! Отпирай, вражина!

И тут я вспомнил. Господи, как все просто! Ну, конечно же, конечно же, мудрый и родной Сталин все продумал и предусмотрел. Строго борясь с облыжными приговорами и вредителями в органах, вождь приказал: если осужденный на смерть не признает себя виновным, он может не отпирать дверь камеры палачам. Они будут колотить по железу, обзывать трусливой гиеной, обещать лютую расправу, но главное – сохранять спокойствие, лечь на койку, повернуться к стене и шептать: «Я не виноват! Я сплю. Не мешайте мне спать, гады!» Палачи поорут, побесятся и отстанут, а дело уйдет на доследование.

Но они почему-то не отставали:

– Егор, немедленно открой!

– Вас все ищут!

– Может, с ним что случилось?

– А что с ним могло случиться? Молодой еще конь!

– Мало ли что… Инфаркт помолодел.

– Надо звать Федю!

– Бросьте, с девушкой он. Вот и затаился. Стесняется показать…

– К нему вчера не приходили.

– Где Федя? Быстрее!

– Вай ара, как пить дать опоздаем!

Я с трудом открыл слипшиеся от сладкого сна веки и обнаружил себя не в камере смертников, а в переделкинском «пенале». Дверь содрогалась от ударов, слышались встревоженные голоса. Я посмотрел на часы: до парткома оставался час, даже меньше. Я проспал. Чудовищно проспал! Че-ерт! Проклятый пустырник с валерьяной! Зачем я его пил? Я вскочил, метнулся к умывальнику, подставил лицо под струю ледяной воды, чиркнул щеткой по зубам, набросил плащ и отпер дверь. В коридоре сгрудились: «генеральша», Пчелкин, Гарик, Краскин и слесарь Федя с огромной фомкой – такой можно вскрыть сейф Гохрана. В стороне стоял, держась за сердце, Золотуев, он-то, как выяснилось, и поднял тревогу. Узнав за завтраком, кто именно вечор доставил его в Переделкино, воспитанный Влад решил меня поблагодарить, а заодно похмелиться чем Бог пошлет. Он долго стучал в мой номер, даже ногами, наконец встревожился и переполошил общественность. Но заглянув в мою комнату, все, как мне показалось, были разочарованы.

– За вызов полагалось бы, – промычал Федя, поигрывая гигантской фомкой.

– Сочтемся.

Снова затворившись, я быстро, как в армии по тревоге, оделся, отвечая через дверь на вопросы.

– Я точно вчера ни с кем не дрался? – глухо спросил Золотуев.

– Нет.

– Странно.

– Я-то подумал, ты, Жорж, того… как Ганди… – загадочно молвил Пчелкин.

– В каком смысле? – уточнил я, шнуруя ботинки.

– В смысле гражданского неповиновения… Решил на партком не ходить.

– Проспал я… Пустырника ночью набузовался.

– С пустырником аккуратнее, потенцию сажает, – предостерег Краскин.

– Странно, Нюся третий день не заваривает: валерьянка из аптек пропала, – заметила Ядвига Витольдовна.

Я повязал перед зеркалом галстук, схватил плащ, портфель и, выскочив в коридор, метнулся к лестнице. Общественность последовала за мной.

– Значит, я не дрался вчера? – на бегу, задыхаясь, снова спросил Золотуев.

– Не дрался.

– Откуда же у меня синяк?

– Не знаю. Кажется, мы тебя уронили.

– Осторожнее надо!

– За вызов полагалось бы… – напомнил Федя, поигрывая фомкой, как тросточкой.

– Подавись. – Я сунул ему металлический рубль с «матерью-родиной».

В холле дорогу мне заступила «генеральша»:

– Стой, Юргенс! На голодный желудок не пущу. И так нам тут язвенников хватает!

Как раз подоспела запыхавшаяся официантка Лида с подносом:

– Ешь, черт! Всех перепугал…

Я всунул в себя несколько ложек теплой пшенной каши и запил стаканом остывшего какао.

– Ну, держись, парень! – напутствовал Пчелкин. – Действуй, как совесть подскажет и начальство прикажет.

– Он мне то же самое сказал.

– Кто?

– Дед. – Я махнул рукой на кресла под лестницей.

– Какой дед?

– Не знаю, я его на похоронах Кольского видел.

– Вроде никто из ветеранов не заезжал… Наверное, кто-то с дачи забрел.