Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

Поздним утром в моем номере заботливый Шовхал поил меня с ложечки, приводя в чувство коньяком, а Капа Ашукина на подносе принесла завтрак из столовой, куда я не мог спуститься самостоятельно. От какао меня вырвало – стало гораздо легче. Потом появился Зыбин с пятилитровой банкой свежего «Жигулевского» и вязанкой соленых сушек на шее. Несколько стаканов пива подарили сознанию вялое благодушие, переходящее в осоловелый фатализм. Виталий Дмитриевич, допив «Жигулевское», прочитал нам стихи о неизбежной гибели человечества в атомной войне. Но Капа пила легкое «Алиготе» и постоянно возвращала нас к плану спасения Ковригина, который мы после вялых споров наконец выработали и скрепили брудершафтом. Во время тайных переговоров меня несколько раз звали вниз к телефону, я вскакивал с постели и падал без сил на подушку. В конце концов Зыбин объявил, что пиво – лишь базис, и достал из бокового кармана «надстройку» в виде четвертинки. Ашукина возразила, что никогда не мешает крепкие напитки с вином, но водки выпила. Глава поэтического цеха поощрительно положил ей ладонь на колено, она в ответ призналась, что любит мужа, несмотря ни на что, и заплакала.

Я снова забылся, и мне приснилась огромная карусель. Она вращалась вокруг планеты, подобно кольцам Сатурна, и состояла из могильных оград, в которых, как в клетках, сидели люди, пили водку из граненых стаканов, закусывая сморщенными яблоками, а огрызками кидались друг в друга…

У читателя, особенного молодого, может сложиться неверное впечатление, будто мое поколение вообще не просыхало, существуя в непреходящем алкогольном дурмане. О, это, конечно, не так! Мы тоже учились, работали, любили, творили, выдумывали, пробовали. Но пили и вправду больше, чем нынешние пользователи. Сужу по моей дочери и зятю, а также по их сверстникам. Внуки еще не подросли, поэтому от прогнозов воздержусь. Оно и понятно: наше, советское поколение развивалось в условиях неумолимого движения к идеальному обществу. Скорость этого движения не зависела от нас так же, как плавный ход эскалатора в метро. Например, если тебя поставили в очередь на улучшение жилищных условий и обещали квартиру через три года, ты можешь, конечно, являться на работу трезвым, как стеклышко пулковского телескопа, и висеть на доске почета, но раньше строка новую квартиру ты все равно не получишь, хоть тресни. Более того, председатель профкома, сам не дурак выпить, может заподозрить, будто ты загордился и своей наглой трезвостью бросаешь вызов коллективным традициям. Не дай бог у кого-то родится внезапный ребенок, начнут ломать голову, кого из очередников подвинуть, а тут как раз ты со своей назойливой правильностью…

Однако вынужден согласиться: в этой правдивой повести частота и интенсивность потребления алкоголя явно сгущены. Зачем? Объясню. Во-первых, мой лирический герой попал в сложную жизненную ситуацию и снимает стресс, как привык и учили. Во-вторых, виновата избирательность человеческой памяти. Поясню на примере: любой электрик охотно расскажет вам о жутких ударах током, полученных при ремонте проводок, однако это вовсе не значит, будто каждый трудовой день его внезапным разрядом сносило со стремянки. Просто память сохранила наиболее яркие впечатления от опасной профессии. В-третьих, бывают рядовые, рутинные бессмысленные выпивки, они почти сразу блекнут, сливаясь с бытовым фоном, а есть судьбоносные загулы, которые навек впиваются в память, как любовное признание, вырезанное на парковой скамье. Моя же хроника повествует о событии, важном не только для автора, но и для всей мировой литературы, потому-то каждая рюмка, выпитая в ту роковую осень, бесценна и заслуживает внимания потомков.

Наконец, вот еще что: наше литературное поколение всегда было верно завету Белинского – сгущать правду жизни, типизировать, стирая случайные черты, чтобы увидеть, как «мир прекрасен». Чем мы поднесь и занимаемся в меру сил и таланта…

Я проснулся от чувства совершенной ошибки, страшной и непоправимой, открыл глаза и долго лежал в темноте, вглядываясь в светящийся мрак вечернего окна. Отравленный алкоголем мозг был скуп на воспоминания. Но постепенно картина загула прояснилась. Поле нудных споров с Зыбиным и Ашукиной мы сформулировали и записали такое тонкое заключение комиссии по делу Ковригина, что даже обнялись и всплакнули от гордости за себя. Но в чем состояло это решение и куда потом девалось, я напрочь забыл, зато хорошо помнил, как вторично отказал Краскину, звавшему меня к Розе, не насытившейся буйным набегом Шовхала. Перед отъездом в свой скучный текстильный городок ей хотелось чего-то долгого и протяжного, как русская песня. Я посоветовал ему обратиться к Майнеру, возбужденному гостьей Омирова.