Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Ага, Жоржик, попался! Ну, пойдем, пойдем ко мне, дружок!

Он обнял меня и повлек в свой номер по соседству с медкабинетом, где для пожилых писателей всегда имелись наготове старенький тонометр с ртутным столбиком в длинной колбе, кружка Эсмарха и шприц с магнезией. Комната у него была такая же, как у всех, похожая на огромный пенал, поставленный на ребро, но обжитая, украшенная и плотно заставленная. На стене висели полки с книгами, семейные фотографии в рамках и даже две губастые африканские маски из облезлого «черного» дерева. В углу урчал личный мини-холодильник «Морозко». Коврик у кровати был тоже свой собственный с полосатым котиком. В номере пахло крепкими сердечными каплями, однако с кресла, как тропическая змея, свисал пестрый женский халатик, а забытые на столе шпильки сплелись в замысловатый иероглиф. После многолетнего вдовства Пчелкин сошелся с одинокой медсестрой Нюсей. Что это было – последняя любовь или забота о пошатнувшемся здоровье – сказать трудно.

– Винца, водочки?

– Водочки. Замерз что-то вчера.

– Правильно. Водка чистит сосуды, – одобрил он и полез за бутылкой в холодильник, а потом в сервант – за рюмками. – Я-то раньше все на коньяк налегал.

Год назад Пчелкина шарахнул обширный инфаркт. «Обширнее только пустыня Гоби!» – горько шутил Александр Изотович. Его буквально вытащили с того света, он выкарабкался, но похудел вдвое и жил теперь круглый год в Доме творчества на свежем воздухе. За прежние заслуги ему выделили комнатку, продлевая путевку, он платил 100 рублей в месяц – и это с питанием. До болезни Пчелкин занимался продовольственными пайками для писателей – овощными и рыбно-мясными. Директора магазинов, к которым для прокорма прикрепили литераторов, перед ним трепетали. Зайдя однажды в его кабинет возле библиографического отдела, я услышал, как он, багровея, орал в трубку: «Вы спятили? Праздничный заказ с чавычой? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Только семга, в крайнем случае – форель! Что-о? Архитекторы могут жрать и горбушу, а писатели будут кушать семгу! Что-о? Это идеологическая диверсия! Полкило в каждый заказ – или я звоню в горком!.. Ах, вы поищете! Когда найдете – доложите!»

– «Пшеничная отборная», – Пчелкин поднес мне полную рюмку, а себе капнул на донышко. – Ну, Жорж, будем!

Мы выпили. Я огляделся. На столе стояла отличная югославская пишущая машинка: на всю Московскую организацию, а это две тысячи членов, таких выделили всего пятьдесят штук. Но к ней давно не прикасалась рука хозяина: клавиши запылились. Книжек Александр Изотович давно не писал, да и писал ли он их когда-нибудь – никто не знал. Впрочем, к 60-летию его представили к «Знаку Почета», который в народе называли «Веселыми ребятами», так как мужской и женский силуэты, отчеканенные на ордене, напоминали финальные кадры комедии Александрова. Однако в верхах, не обнаружив у Пчелкина очевидных творческих заслуг, решили ограничиться медалью «За трудовую доблесть», что привело Изотыча в бешенство. «Я весь Союз писателей кормлю, а мне – какую-то висюльку!» – ревел он, набухая черной кровью. В итоге – инфаркт, сделавший его инвалидом.

– Жоржик, смотри на меня и не нервничай по пустякам, – советовал он, наливая по второй.

– А я и не нервничаю.

– Врешь! Психуешь из-за Ковригина.

– Не без этого…

– Выпей и забудь!

– Спасибо! – кивнул я, выпил, но не забыл.

– Погуляем вечерком?

– Конечно.

– Ну, еще по чуть-чуть и беги, а то столовую закроют.

– Спасибо!

– Сочтемся, Жорж! Когда твой комсомол будет меня выносить, смотри, чтобы не уронили…

– Ну, что вы! – запротестовал я, отлично помня, как пьяный Ревич шагнул мимо ступеньки, гроб накренился – и покойный драматург Ефим Перекопов чуть не выпал из-под вороха цветов.

Опрокинув третью, я поспешил в столовую через стеклянный переход, построенный лет пятнадцать назад, когда воздвигли новый корпус. Галерея вела в холл, где теснились, как в ботаническом саду, кадки с пыльными комнатными пальмами, там же стояли кресла и огромный цветной телевизор «Рекорд». Агрегат постоянно ломался, и тогда писатели, кляня советскую электронную промышленность, шли смотреть программу «Время» на второй этаж, к черно-белому «Темпу», надежному, как автомат Калашникова.

В холле перед темным экраном («Рекорд» снова угас) сидела в кресле, углубившись в книгу, Ашукина, но я готов был поставить партбилет против абонемента в бассейн, что она поджидала именно меня. Когда я проходил мимо, Капа вскинула голову, словно изнемогая от эстетического наслаждения, и к своему удивлению увидела знакомое лицо – мое.