Рубен Гальего - Вечный гость

Я родился в Кремлевской больнице. От обычных русских больниц кремлевская больница отличалась очень сильно. Все решения в Кремлевской больнице принимали люди из Центрального Комитета Союза Советских Социалистических Республик. Эти люди не были врачами, они были всего лишь высшими в стране инстанциями. Центральный Комитет не решал вопросов жизни и смерти. Центральный Комитет решал все, одновременно не решая ничего. Всякая медицинская процедура должна была получить разрешение Центрального Комитета.

Мою сестру Аню Аурора родила в обычном русском роддоме. В обычном русском роддоме врач не должен консультироваться с Кремлем. В обычном русском роддоме врач принимает решения сам.

Прага – красивый город. Если бы мне разрешили, если бы это было возможно, я не поехал бы никуда дальше Праги. Зачем?

Но жизнь есть жизнь. Все, что мне нужно было узнать, я узнал. Многие инвалиды в Чехии на самом деле передвигались в электрических колясках. Но мне не подходила обычная электрическая коляска. Из обычной электрической коляски я бы просто выпал. Коляску пришлось собирать в Германии.

Мою первую в жизни электрическую коляску собирал чешский мастер. Да, ему пришлось проектировать и собирать коляску в Германии, но не это главное. Чешский мастер мечтал собирать электрические коляски для людей с очень сильной инвалидностью, а я мечтал о коляске.

Мы, оказалось, мечтали об одном и том же. Мы мечтали о свободе.

Красота – очень условное понятие. То, что красиво для меня, может быть уродливым для другого человека. Сам я не очень красивый мужчина, но если спросить у моей жены – я самый красивый на свете. Серьезно. Я не знаю, насколько я красив для Софии, но я для нее самый умный и добрый на свете папа. Если очень плохо и не очень уютно на душе, можно всегда подойти к папе, взять его за указательный палец левой руки и услышать, что она самая умная и красивая девочка на свете.

Я люблю Испанию. Может быть, потому, что Испания очень похожа на Россию. Люди неправильно устроенной и жестокой страны неожиданно совершают отчаянно красивые поступки, невозможные в утонченных, почти совершенных цивилизованных странах.

Больница. Испанская больница. Коридорные стены пугают щелями и проплешинами ветхого здания. Мою кровать ставят в коридоре. Слева от меня лежал человек с Марса, во всяком случае, так он заявлял миру и пробегающим мимо медсестрам. Человек очень просит позвонить по шести телефонным номерам. Только он знает секретный код доступа межпланетной связи. К нему подходит врач, терпеливо набирает по очереди все шесть номеров, но Вселенная молчит. Врач обещает, что во время следующего обхода он обязательно попытается связаться с Марсом еще раз.

Врач подходит ко мне. Я спрашиваю его, почему меня положили в коридоре. Медсестра, сопровождающая врача во время обхода, смотрит на меня ласково. «Мальчик, пока мы до палаты добежим, время пройдет, а тут ты у нас перед глазами. Такой молоденький, – говорит она, – мы все очень переживаем за тебя», – и я понимаю, что она говорит это не из вежливости.

Боль стискивает меня в немыслимый узел, я кричу. Я кричу, и мне кажется, что потолок кружится надо мной. Ни у врача, ни у меня нет времени на игру в вежливость.

– Жить хочешь? – спрашивает врач.

Я уже давно в Испании, и я понимаю, что это настоящий вопрос. Зачем лечить человека, который не хочет жить?

– Хочу, – отвечаю я, набирая в легкие воздуха для следующего вопроса.

– Операция пройдет в два этапа. Сначала мы выведем кишечник наружу, это не страшно, не бойся. Потом сошьем кишечник, и у тебя будет нормальная система пищеварения.

– Мне больно, – говорю я, – сделайте что-нибудь.

– Извини, парень, тебе придется потерпеть до операции. Мы должны видеть всю картину болезни, а это невозможно при обезболивании.

Врач и Аурора отходят. Когда Аурора возвращается, я вижу, что она не просто «подписала пару документов», как сказала мне раньше.

– Рубен, врач говорит, что в некоторых случаях, если организм не получает достаточно пищи, то начинает переваривать сам себя. Еще он говорит, что, скорее всего, ты подолгу голодал в детстве. Рентген показывает ярко выраженный некроз кишечника, но врачи предполагают худшее. Они уверены, что некроз задел все внутренние органы.

Аурора старается не плакать. Я не пла́чу. Мне некогда плакать.

– Спасибо за все, прощай, – говорю я Ауроре.

Больно, очень больно. Мою кровать куда-то везут. Лампочки. Огромные лампочки над операционным столом. Надо мной склоняется женщина в больничной маске. Последнее, что помню, последнее, что кричу: «Хирург что? От хирурга ничего не зависит: разрезал, зашил. Главное – анестезиолог. Анестезиологи – самые красивые женщины в мире. Они самые красивые, ведь женщина анестезиолог – самое прекрасное, что может видеть мужчина в последнее мгновение перед смертью».